"Братья Стругацкие. Трудно быть богом (цикл 22 век 4/6)" - читать интересную книгу автора

совершенно трезв и полон готовности продолжать веселье - просто он больше
не мог стоять на ногах. Кроме того, он почему-то считал, что только что
распрощался с милой баронессой и находится теперь в боевом походе против
своего исконного врага барона Каску, обнаглевшего до последней степени.
("Посудите сами, друг мой, этот негодяй родил из бедра шестипалого
мальчишку и назвал его Пампой...") "Солнце заходит, - объявил он, глядя на
гобелен, изображающий восход солнца. - Мы могли бы провеселиться всю эту
ночь, благородные доны, но ратные подвиги требуют сна. Ни капли вина в
походе. К тому же баронесса была бы недовольна".
Что? Постель? Какие постели в чистом поле? Наша постель - попона
боевого коня! С этими словами он содрал со стены несчастный гобелен,
завернулся в него головой и с грохотом рухнул в угол под светильником.
Румата велел мальчику Уно поставить рядом с бароном ведро рассола и кадку
с маринадами. У мальчишки было сердитое, заспанное лицо. "Во набрались-то,
- ворчал он. - Глаза в разные стороны смотрят..." - "Молчи, дурак", -
сказал тогда Румата и... Что-то случилось потом. Что-то очень скверное,
что погнало его через весь город на пустырь. Что-то очень, очень скверное,
непростительное, стыдное...
Он вспомнил, когда уже подходил к дому, и, вспомнив, остановился.
...Отшвырнув Уно, он полез вверх по лестнице, распахнул дверь и
ввалился к ней, как хозяин, и при свете ночника увидел белое лицо,
огромные глаза, полные ужаса и отвращения, и в этих глазах - самого себя,
шатающегося, с отвисшей слюнявой губой, с ободранными кулаками, в одежде,
заляпанной дрянью, наглого и подлого хама голубых кровей, и этот взгляд
швырнул его назад, на лестницу, вниз, в прихожую, за дверь, на темную
улицу и дальше, дальше, дальше, как можно дальше...
Стиснув зубы и чувствуя, что все внутри оледенело и смерзлось, он
тихонько отворил дверь и на цыпочках вошел в прихожую. В углу, подобно
гигантскому морскому млекопитающему, сопел в мирном сне барон. "Кто
здесь?" - воскликнул Уно, дремавший на скамье с арбалетом на коленях.
"Тихо, - шепотом сказал Румата. - Пошли на кухню. Бочку воды, уксусу,
новое платье, живо!"
Он долго, яростно, с острым наслаждением обливался водой и обтирался
уксусом, сдирая с себя ночную грязь. Уно, против обыкновения молчаливый,
хлопотал вокруг него. И только потом, помогая дону застегивать идиотские
сиреневые штаны с пряжками на заду, сообщил угрюмо:
- Ночью, как вы укатили, Кира спускалась и спрашивала, был дон или
нет, решила, видно, что приснилось. Сказал ей, что как с вечера ушли в
караул, так и не возвращались...
Румата глубоко вздохнул, отвернувшись. Легче не стало. Хуже.
- ...А я всю ночь с арбалетом над бароном сидел: боялся, что спьяну
наверх полезут.
- Спасибо, малыш, - с трудом сказал Румата.
Он натянул башмаки, вышел в прихожую, постоял немного перед темным
металлическим зеркалом. Каспарамид работал безотказно. В зеркале виднелся
изящный, благородный дон с лицом, несколько осунувшимся после
утомительного ночного дежурства, но в высшей степени благопристойным.
Влажные волосы, прихваченные золотым обручем, мягко и красиво спадали по
сторонам лица. Румата машинально поправил объектив над переносицей.
Хорошенькие сцены наблюдали сегодня на Земле, мрачно подумал он.