"Аркадий и Борис Стругацкие. Обитаемый остров (окончательный вариант 1992 г)" - читать интересную книгу автора

что-то спрашивала. Очевидно было, что ее страшно интересует, откуда Максим
знает Гая. Гай, Гай, Гай - мелькало в потоке непонятных слов. Вопрос о
фамилии Максима был забыт.
- Массаракш! - сказала, наконец, рыхлая тетка и захохотала, и девушки
тоже засмеялись, и Рада вручила Максиму свою клетчатую сумку, взяла его под
руку, и они вышли под дождь.
Они прошли до конца эту плохо освещенную улочку и свернули в еще менее
освещенный переулок с деревянными покосившимися домами по сторонам грязной
мостовой, неровно мощеной булыжником; потом свернули еще раз, кривые улочки
были пусты, ни один человек не встречался им на пути, за занавесками в
подслеповатых оконцах светились разноцветные абажуры, временами доносилась
приглушенная музыка, хоровое пение дурными голосами.
Сначала Рада оживленно болтала, часто повторяя имя Гая, а Максим то и
дело подтверждал, что Гай - хороший, но добавлял по-русски, что нельзя бить
людей по лицу, что это странно и что он, Максим, этого не понимает. Однако
по мере того, как улицы становились все уже, темнее и слякотнее, речь Рады
все чаще прерывалась. Иногда она останавливалась и вглядывалась в темноту, и
Максим думал, что она выбирает дорогу посуше, но она искала в темноте что-то
другое, потому что луж она не видела, и Максиму приходилось каждый раз
оттягивать ее на сухие места, а там, где сухих мест не было, он брал ея под
мышку и переносил - ей это нравилось, каждый раз она замирала от
удовольствия, но тут же забывала об этом, потому что она боялась.
Чем дальше они уходили от кафе, тем больше она боялась. Сначала Максим
пытался найти с нею нервный контакт, чтобы передать ей немного бодрости и
уверенности, но как и с Фанком, это не получалось, и когда они вышли из
трущоб и оказались на совсем уже грязной, немощеной дороге, справа от
которой тянулся бесконечный мокрый забор с ржавой колючей проволокой
поверху, а слева - непроглядно черный зловонный пустырь без единого огонька,
Рада совсем увяла, она чуть не плакала, и Максим, чтобы хоть немножко
поднять настроение, принялся во все горло петь подряд самые веселые из
известных ему песен, и это помогло, но не надолго, лишь до конца забора, а
потом снова потянулись дома, длинные, желтые, двухэтажные, с темными окнами,
из них пахло остывающим металлом, органической смазкой, еще чем-то душным и
чадным, редко и мутно горели фонари, а вдали, под какой-то никчемной глухой
аркой стояли нахохлившиеся мокрые люди, и Рада остановилась.
Она вцепилась в его руку и заговорила прерывистым шепотом, она была
полна страха за себя и еще больше - за него. Шепча, она потянула его назад,
и он повиновался, думая, что ей от этого станет лучше, но потом понял, что
это просто безрассудный акт отчаяния, и уперся. "Пойдемте, - сказал он ей
ласково. - Пойдемте, Рада. Плохо нет. Хорошо". Она послушалась, как ребенок.
Он повел ея, хотя и не знал дороги, и вдруг понял, что она боится этих
мокрых фигур, и очень удивился, потому что в них не было ничего страшного и
опасного - так себе, обыкновенные, скрючившиеся под дождем аборигены, стоят
и трясутся от сырости. Сначала их было двое, потом откуда-то появились
третий и четвертый с огоньками наркотических палочек.
Максим шел по пустой улице между желтыми домами прямо на эти фигуры,
Рада все теснее прижималась к нему, и он обнял ее за плечи. Ему вдруг пришло
в голову, что он ошибается, что Рада дрожит не от страха, а просто от
холода. В мокрых людях не было совершенно ничего опасного, он прошел мимо
них, мимо этих сутулых, длиннолицых, озябших, заснувших руки глубоко в