"Аркадий и Борис Стругацкие. Обитаемый остров (окончательный вариант 1992 г)" - читать интересную книгу автора

на Юге. А что там в Хонти или, скажем, еще где - этому, наверно, армейцев
обучают. Главное, что ты должен знать, - это что хонтийцы есть злейшие
внешние враги нашего государства. До войны они нам подчинялись, а теперь
злобно мстят... А выродки - внутренние враги. Вот и все. Понял?
- Более или менее, - сказал Максим, и Панди сейчас же затеял ему
выговор: в Гвардии так не отвечают, в Гвардии отвечают "так точно" или
"никак нет", а "более или менее" есть выражение штатское, это капраловой
сестренке можешь так отвечать, а здесь служба, здесь так нельзя...
Вероятно он долго еще разглагольствовал бы, тема была благодарная,
близкая его сердцу, и слушатель был внимательный, почтительный, но тут
вернулись господа офицеры. Панди замолчал на полуслове, прошептал "смирно"
и, совершив необходимые эволюции между столом и железной табуреткой, застыл.
Максим тоже застыл.
Господа офицеры были в прекрасном настроении. Ротмистр Чачу громко и с
пренебрежительным видом рассказывал, как в восемьдесят четвертом они лепили
сырое тесто прямо на раскаленную броню и пальчики, бывало, облизывали.
Бригадир и штатский возражали, что гвардейский дух - гвардейским духом, но
гвардейская кухня должна быть на соответствующей высоте, и чем меньше
консервов, тем лучше. Адъютант, полузакрыв глаза, вдруг принялся цитировать
наизусть какую-то поваренную книгу, и все замолчали и довольно долго слушали
его со странным умилением на лицах. Потом адъютант захлебнулся слюнкой и
закашлялся, а бригадир, вздохнув, сказал:
- Да, господа... Но надо, однако, кончать.
Адъютант, все еще кашляя, раскрыл папку, покопался в бумагах и произнес
сдавленным голосом:
- Орди Тадер.
И вошла женщина, такая же белая и почти прозрачная, как и вчера, словно
она все еще была в обмороке, но когда Панди по обыкновению протянул руку,
чтобы взять ее за локоть и усадить, она резко отстранилась как от гадины, и
Максиму почудилось, что она сейчас ударит. Она не ударила, у нее были
скованы руки, она только отчетливо произнесла: "Не тронь, холуй!", обошла
Панди и села на табурет.
Бригадир задал ей обычные вопросы. Она не ответила. Штатский напомнил
ей о ребенке, о муже, и ему она тоже не ответила. Она сидела, выпрямившись,
Максим не видел ее лица, видел только напряженную худую шею под
растрепанными светлыми волосами. Потом она вдруг сказала спокойным низким
голосом:
- Вы, все, оболваненные болваны. Убийцы. Вы все умрете. Ты, бригадир, я
тебя не знаю, я тебя вижу в первый и последний раз. Ты умрешь скверной
смертью. Не от моей руки, к сожалению, но очень, очень скверной смертью. И
ты, сволочь из охранки. Двоих таких как ты я прикончила сама. Я бы сейчас
убила тебя, я бы до тебя добралась, если бы не эти холуи у меня за
спиной... - Она перевела дыхание. - И ты, черномордый, пушечное мясо, палач,
ты еще попадешься к нам в руки. Но ты умрешь просто. Гэл промахнулся, но я
знаю людей, которые не промахнутся. Вы все здесь сдохнете еще задолго до
того, как мы сшибем ваши проклятые башни, и это хорошо, я молю бога, чтобы
вы не пережили своих башен, а то ведь вы поумнеете, и тем, кто будет после,
будет жалко убивать вас.
Они не перебивали ее, они внимательно слушали. Можно было подумать, что
они готовы слушать ее часами, а она вдруг поднялась и шагнула к столу, но