"Мэри Стюарт. Полые холмы ("Мерлин" #2)." - читать интересную книгу автора

не так мучительно, с утра до ночи одолевали дела, все те обязанности, что
всегда выполнял за меня слуга, а я даже и не знал толком, как за них
взяться: уборка, приготовление пищи, уход за конем. Весна в тот год в
Южном Уэльсе запаздывала, пастбища на взгорьях еще не зазеленели, и мне
приходилось нарезать и приносить ему корм и в поисках целебных трав
удаляться от дома на большие расстояния. Хорошо хоть, для меня самого пища
все время имелась в достатке: что ни день, у подножия скалы появлялись
свежие приношения. То ли местные жители до сих пор еще не прослышали, что
я теперь у короля не в почете, то ли, целя их недуги, я сделал им столько
добра, что оно перевесило Утерову немилость. Я был Мерлин, сын Амброзия,
или, на валлийский лад, Мирддин Эмрис, местный знахарь и маг, а в каком-то
смысле, я думаю, еще и жрец древнего божества здешних полых холмов, также
носящего это имя - Мирддин. Принося дары мне, они одаряли его, и его
именем я эти дары принимал.
Но если дни мои были терпимы, но ночью мне приходилось плохо. Мне
казалось, я ни на миг не смыкал глаз, и не столько от боли в руке, сколько
от муки воспоминаний. Похоронные покои Горлойса в Димилоке были пусты,
зато моя пещера в холмах Уэльса оказалась полна духов. То были не души
дорогих мне умерших, общению с которыми я мог бы только радоваться, - нет,
мимо меня в темноте, издавая тяжкие стоны, подобные писку летучей мыши,
проносились души тех, кого я убил. Так по крайней мере мне представлялось.
По-видимому, у меня был жар; в пещере с прежних времен гнездились летучие
мыши, мы с Галапасом когда-то изучали их; это их я, должно быть, и слышал
в лихорадочном полусне, когда они по ночам вылетали и возвращались
обратно. Но в памяти моей о той поре их писк остался как голос мертвых,
мятущихся во мраке ночи.
Прошел апрель, сырой и промозглый, с ветрами, пробирающими до костей.
То было тяжкое время, когда только и знаешь, что одну боль, и делаешь лишь
самое простое - чтобы не умереть. Должно быть, я очень мало ел; вода, и
плоды, и ржаной хлеб составляли мое пропитание. Одежда на мне, и всегда-то
далеко не роскошная, износилась без ухода и вскоре повисла лохмотьями.
Чужой человек, повстречавшись со мной на крутой тропе, принял бы меня за
нищего. Целыми днями я сидел нахохлившись у дымного очага. Ящик с книгами
не открывал, арфу не трогал. Будь даже рука моя здорова, я все равно не
смог бы играть. А что до колдовства, то не хватало смелости снова
подвергнуть себя испытанию.
Но постепенно я, как герцогиня Игрейна в своем холодном замке к югу
от меня, впал в состояние безмятежного восприятия. Шли недели, рука
подживала. Остались два негнущихся пальца и глубокий шрам по краю ладони,
но к пальцам со временем вернулась гибкость, а на шрам я не обращал
внимания. И остальные раны тоже постепенно заживали. Я притерпелся к
одиночеству: ведь мне привычно уединение. Ночные призраки меня больше не
мучили. А потом, с приближением мая, задули теплые ветры, и холмы
покрылись травой и цветами. Убрались прочь серые тучи, мою долину залило
солнечным сиянием. Я теперь часами просиживал на солнышке у входа в
пещеру, читал или разбирал собранные травы, а иногда праздно поглядывал
вниз на тропу, не едет ли ко мне всадник с какой-нибудь вестью. (Вот так
же, думалось мне, сиживал, должно быть, на солнышке мой старый учитель
Галапас и смотрел на дорогу, по которой к нему в один прекрасный день
должен был приехать маленький мальчик верхом на коне.) Я возобновил запасы