"Эжен Жозеф Сю. Жан Кавалье " - читать интересную книгу автора

Манда. Все уже улажено между мной и Антуаном. Я предупредил мою жену. Завтра
мой сын проводит меня в Манд.
Отрывистые короткие иносказательные выражения, проговоренные важным
тоном, указывавшим на привычку читать св. Писание, были произнесены стариком
с полной уверенностью. Его изменившийся голос и вся его наружность
показывали, что он не допускал и тени возражения. Жан Кавалье стоял перед
ним, точно охваченный столбняком. Он опомнился только тогда, когда отец
сказал, направляясь к двери:
- Пойдем, час молитвы настал!
- Батюшка, остановитесь! - крикнул Жан, схватив за руку собиравшегося
уходить старика. - Простите, я, без сомнения, плохо понял. Вы говорили мне
про какую-то свадьбу?...
- Я уведомил моего сына о его ближайшей женитьбе на дочери Антуана
Алеса из Манда.
Жан воскликнул с глубоким изумлением:
- Но ведь вы хорошо знаете, батюшка, что это невозможно!
Хуторянин бросил на сына строгий, безучастный взгляд и направился к
двери.
- Выслушайте меня, батюшка, сжальтесь, выслушайте меня! Я не могу
жениться на дочери Антуана Алеса: вы не захотите моего несчастья, моего
вероломства. Вам известно, что я и Изабелла, мы обменялись клятвами; вы
знаете, что я люблю ее, что только она одна будет моей женой.
- Мой сын не произнесет никогда больше имени Изабеллы в моем
присутствии. Он возьмет себе в жены ту, которую я ему предназначил.
- Никогда! - крикнул Жан, возмущенный непоколебимой уверенностью своего
отца.
Хуторянин, сообразив, что его сын вправе удивиться запрещению не
вспоминать отныне об Изабелле - запрещению, ничем не оправдываемому,
вернулся и сказал Жану голосом уже менее строгим:
- Мой сын не может думать, что я потребую от него чего-нибудь наперекор
его счастью и данному им слову... Если я ему говорю, что он не должен более
произносить имени Изабеллы в моем присутствии, значит об этом имени не
должно больше вспоминать. Если я ему говорю, что он освобожден от данного им
слова, значит он освобожден.
Жан Кавалье глубоко уважал своего отца, он пришел в ужас от его слов.
Он был ошеломлен этим неожиданным ударом, но потом под давлением жгучего
любопытства, он, угрюмый и бледный, сказал хуторянину:
- Без сомнения, я вам верю, батюшка. Но почему же я свободен от данного
мною Изабелле слова? Почему не произносить ее имени в вашем присутствии?...
Все лицо Жана выражало мучительное беспокойство. Хуторянин, который,
несмотря на свою наружную сдержанность, обожал своего сына, почувствовал
глубокую жалость к нему.
Внезапно изменив свое обращение, он протянул ему руку и проговорил:
- Не допрашивай меня, дитя мое!
Это движение, эти простые слова, волнение, которого отец не мог
сдержать, - все предсказывало Жану какое-то страшное несчастье. Вспомнив тут
же, что вот уже несколько месяцев как он не получал известий от Изабеллы, он
с отчаянием воскликнул:
- Она, значит, умерла?
- Она не умерла, - ответил старик.