"Михаил Сухоросов. Тихие игры" - читать интересную книгу автора

мельник горестно закопошился пятерней в бороде. - Разрази его святой Петр с
ключами и все святые ангелы! Хотя, опять же, Лодимировых воев на постой
пустить - еще больше сожрут, язви их в крест и в бога душу, чумы на них нет!
- Не божись, Лешко, ибо...
- И чуму не зови, она тоже близко ходит. Неровен час, услышит.
- А, ну вас! - мельник мрачно захрустел огурцом. - Пить с вами тошно,
Господни язвы! Того не говори, сего не поминай... "Отче наш", что ли,
читать?
- А ты, Лешко, еще "Отче наш" помнишь ли? - тихо поинтересовался патер
Николаус. Он и вообще тихий, незаметный почти. И проповедует, говорят, все
тем же маленьким голосочком. Сама Ката не слышала, ей-то в церкви делать
нечего, да и Белянчик получше любого священника будет, а может, и самого
папы. Но все равно хороший он, патер Николаус - не ругается никогда, при
встрече через плечо не сплевывает, как некоторые... Только если народ на
работу поднимать - крышу в церкви чинить, звонницу ставить - он Петра
посылает, служку, третьего сына Радима-кузнеца. У Петра глотка луженая,
кулачищи в пол-арбуза - любого уговорит...
Ката перекатилась на спину, руки заложила под голову. Ну сколько, в
самом-то деле, разговаривать можно? Дождь на них, что ли, наслать? Татка
рассердится... А Ката его сердить не любит, хотя он ее и пальцем не трогает.
Раз только и досталось - когда зимой пыталась на бондаревых сыновей Морену
заговорить. Татка тогда испугался - Ката знает, почуяла - да с испугу
вожжами... До сих пор вспоминается. Конечно, не его же головой в сугроб
засунули... А потом спрашивал долго: кто научил, да кто научил? Ката
наконец, кулаком размазывая слезы, проревела: "Сама!". Татка сразу какой-то
старый стал, всю долгую зимнюю ночь за жбаном просидел. Даже мельника на
порог не пустил...
Глаза сами закрывались, и Ката, стараясь не шуршать соломой, села,
обхватив руками колени. Не помогло это, и чтоб не уснуть, она снова стала
слушать хмельной говор.
- ...А епископ тебя, святой отец, не похвалит, не-ет... Вот узнает, что
ты с колдуном наливку хлещешь, того и гляди, с нечистым - не к ночи будь
помянут - обедню служить станешь - и не похвалит... Может, и расстриг бы он
тебя, да стричь-то нечего, - мельник снова хохотнул. Патер только улыбнулся
грустно. В самом деле, тонзуру уж и брить не надо - только редкие седые
кустики по краям обширной плеши торчат...
- Вспомните притчу о блудном сыне: один раскаявшийся господу милей,
нежели десять праведников. Витко, Витко, блудный сын, скорбит душа моя:
такой человек умный да дельный, а в господа нашего Иисуса не веруешь, -
перекрестился пьяно-истово. - Любомудрию сатанинскому да ворожбе предаешься,
Витко, душа твоя заблудшая... А все равно люблю тебя, истинно, истинно тебе
говорю... Ведь не веруешь, Витко?
- Отчего же... Верую, отец Николаус, только и других не забываю. Ибо
сказано: воздавай богу богово, кесарю кесарево, дьяволу дьяволово, а мне мое
отдай, и не греши.
- Ну, Витко! - мельник от восторга головой замотал. - Кабы не колдун,
какой бы проповедник вышел, христовы гвозди! Налей-ка святому отцу по этому
случаю, да и меня не забудь.
Сколько Ката помнит, эти двое - патер и рыжий вороватый мельник -
всегда любили у татки посидеть, языки почесать, а не в корчме на другом