"Михаил Сухоросов. Тихие игры" - читать интересную книгу автора

бормочет под нос: "Вражья сила, семя сатанинское". Бормочет, а сама боится,
рукой-то обережные знаки так и пишет... С ней бы встретиться не хотелось,
это да. А вот как приспичит ей сегодня за своими травками-корешками?.. Да
нет, до того, как луна в силу войдет, еще четыре дня, а Грипа дура дурой, но
это уж знает...
Ката отодвинула заранее отодранную доску, повисла на руках,
соскользнула в холодную от росы траву, подвернула подол, чтоб не замочить.
Тоже, Грипы бояться! Не маленькая уже, зимой одиннадцать стукнет...
А у Грипы вон огонек сквозь ставни видно. Опять чьих-то коров
выдаивает. Сквасить бы ей молоко как-нибудь... Так ведь сразу поймет, чьих
рук дело... А тут старый Чок живет со всей большущей семьей. Внучка у него,
Елька рыжая - дурочка, пауков боится до визгу. Дурочка. Не знает, что пауки
счастье приносят. Не всем, правда... Дальше - бондарь, у него на дворе Хват,
злющий кобелина. Кату он, конечно, не тронет - не родился еще такой зверь,
чтоб ее тронуть, - а вот на Янку может и лай поднять...
Хват, помахивая хвостом, ткнулся мордой в колено. Ката, тихонько
напевая без слов - тут и слов-то не надо, - провела ладонью по собачьей
лобастой башке. Пусть спит Хват, свои собачьи сны смотрит. Интересно, что
ему сниться может?
Хата Марыськи - Янкиной матери - на отшибе стоит, и собаки нет. Когда
же Марыська что-то делать успевает? Целыми же днями перед распятием колени
протирает... Сама черная, сухая, глаза жгучие, на Янку не похожа совсем...
Интересно, а кто его отец? Одни говорят - дружинник старого князя, другие -
бродяга с клюкой, из сказителей... А Янка-то в последний момент не забоится?
Если сегодня в доме спит, это ж сколько времени зря пропало! Ну, тогда
завтра Ката ему покажет... Договорились ведь!..

... Днем на старом кладбище скучно было. Юркая Тень, как обычно,
мотался где-то, Белянчика, похоже, опять не отпустили... В лес и к горным
карлам одной неинтересно, да и не хочется, Плывуна старого - и того куда-то
унесло. Тоска. С горя пришлось куст ежевики объесть - и тут Ката
почувствовала, что не одна на кладбище. Выкапываться днем ни один нормальный
мертвяк не станет, да и не хоронили никого с весны... Наверно, опять
Ильяшка-деревяшка на сосновой подпорке прихромал с баклажкой вина. Он, как
выпьет, рассказывать любит - и как со старым князем, с Лихославом, за море
плавал, к финнам и дальше, до самой Дании, и как там княжичи за корону
дрались. И сказки знает всякие - там еще про русалок смешно, настоящие вилы
и русалки не такие совсем, Ката уж знает, видит их чуть не каждый день...
хотя, опять же, может, в море русалки другие?
В тени, в ивняке, обнаружился не одноногий пьяница, а веснушчатый
чумазый парнишка тех же лет, что и Ката. Сидит, губы надуты, руками колени
обхватил, костяшки ободраны. Янка-байстрюк, Марыськин сын.
- Ты чего тут делаешь?
Вздрогнул, обернулся. Вместо холодной Морены в белом платье стоит по
колено в траве худенькая светловолосая девчонка, дочь Витко-колдуна. Стоит,
и на щеке царапина - кто ж виноват, что ежевика такая колючая? И тут же
ощетинился привычно:
- А ты чего? Ворожишь да могилы раскапываешь?
- Вот, смотрю, чтоб мертвяки одного дурака не утащили... А чего это у
тебя руки ободраны? Выкапываться трудно было?