"Татьяна Львовна Сухотина-Толстая. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

было по поводу резвости скаковых лошадей. Папа утверждал, что степные
лошади не менее резвы, чем английские. Самарин же с презрением отрицал это.
Тогда папа предложил Самарину побиться об заклад.
Папа должен был пустить скакать свою степную лошадь, а Самарин свою
английскую.
Мы, разумеется, всей душой стояли на стороне папа, но, к большому
нашему огорчению, самаринский англичанин блестяще обскакал нашего
башкирского степняка...
Фета мы не особенно любили. Нам не нравилась его наружность: маленькие,
резкие черные глаза без ресниц, с красными веками, большой крючковатый
сизый нос, крошечные, точно игрушечные, выхоленные белые ручки с длинными
ногтями, такие же крошечные ножки, обутые в маленькие, точно женские,
прюнелевые ботинки; большой живот, лысая голова - все это было
непривлекательно.
Кроме того, Фет имел привычку, разговаривая, очень тянуть слова и между
словами мычать. Иногда он начинал рассказывать что-нибудь, что должно было
быть смешным, и так долго тянул, так часто прерывал свою речь мычанием,
что терпения недоставало дослушать его, и в конце концов рассказ выходил
совсем не смешным.
Мои родители очень любили его. Было время, когда папа находил его самым
умным изо всех его знакомых и говаривал, что, кроме Фета, у него никого
нет, кто так понимал бы его и кто указывал бы ему дурное в его писаниях.
"От этого-то мы и любим друг друга, - писал отец Фету 27 июня 1867
года, - что одинаково думаем умом сердца, как вы называете"24.
"Иногда душит неудовлетворенная потребность в родственной натуре, как
ваша, - пишет он в другом письме, от 30 августа 1869 года, - чтобы
высказать все накопившееся"25.
В письме от 29 апреля 1876 года отец пишет Фету, что когда он соберется
"туда", то есть в другую жизнь, то он позовет его. "Мне никого в эту
минуту так не нужно бы было, как вас и моего брата. Перед смертью дорого и
радостно общение с людьми, которые в этой жизни смотрят за пределы ее. Мне
вдруг из разных незаметных данных ясна стала ваша глубоко родственная мне
натура-душа (особенно по отношению к смерти), что я вдруг оценил наши
отношения и стал гораздо больше, чем прежде, дорожить ими"26.
Мы с Ильей недоумевали перед оценкой папа и даже раз дружно посмеялись
над почтенным Афанасьем Афанасьевичем.
Как-то вечером мы, дети, сидели в зале за отдельным столиком и что-то
клеили, а "большие" пили чай и разговаривали.
До нас доносились слова Фета, рассказывающего своим тягучим голосом о
том, какие у него скромные вкусы и как легко он может довольствоваться
очень малым.
- Дайте мне хороших щей и горшок гречневой каши...
ммммммм... и больше ничего... Дайте мне хороший кусок мяса... ммммм...
и больше ничего... Дайте мне...
ммммм... хорошую постель... и больше ничего.
И долго, мыча в промежутках между своей речью, Фет перечислял все
необходимые для его благополучия предметы, а мы с Ильей, сидя за своим
отдельным столиком, подталкивали друг друга под локоть и, сдерживая
душивший нас смех, шепотом добавляли от себя еще разные необходимые
потребности.