Василий Мидянин Коричневое

— А мне глубоко насрать, крошка, в каком месте у тебя чешется!

Господин Деметриус Янкель изволили в очередной раз раскрыть свою смрадную пасть и отреагировать вышеописанным образом на замечание мисс Хоган, что у нее чешется спинка в районе правой лопатки. Не обращая внимания на возмущенное бормотание подруги, Янкель развернулся ко мне с горящими от возбуждения глазами:

— Продолжай, Мидянин. Рассказывай про коричневое. Деметриус был гребаный великобританец до кончиков своих гребаных великобританских ногтей. Впрочем, его ФИО и нос баклажаном наводили на определенные размышления, однако, когда я однажды без всякой задней мысли спросил, не гребаный ли он еврей, Янкель закричал что-то вроде: «Это гребаный расизм!» — и едва не проломил мне морду табуреткой. К счастью, Сашнёв и Плеханда с двух сторон повисли у него на руках, что в самом буквальном смысле слова позволило мне сохранить лицо. Тем не менее это не мешало Деметриусу по десять раз на дню — и до, и после инцидента — спрашивать меня, не гребаный ли я русский, и если да, то каково это — принадлежать к столь гребаной нации? Кроме того, после случая с табуреткой он начал еще допытываться у меня, не собираюсь ли я пересмотреть итоги холокоста и не перевожу ли тайком денег на счета организации «Хамас» для продолжения интифады.

— Надо очень внимательно смотреть, что за коричневое тебе пытаются впарить, — сказал я, скручивая пробку с мескальной бутылки. — В первую очередь обращайте внимание на контейнер. Контейнер живого коричневого тугой и толстый, как член гребаного афроамериканца. Если контейнер подается под пальцами — значит, коричневое из него уже однажды выпускали и теперь оно дохлее дохлого. Чем его разбавили после этого — винтом, горячим шоколадом или ослиной мочой — известно только тому, кто открывал контейнер до вас.

— Ослиной мочой! — деликатно прыснула мисс Хоган, уже забыв, что дуется на Янкеля за очередную грубость.

Хорошо иметь в голове запас козырных фраз из классических советских кинофильмов: все англоязычные бабы — твои, если умеешь выкладывать эти козыри к месту. Правда, порой возникают проблемы с адекватным переводом. Например, бессмертная фраза Vinnie the Pooh's: «Самое время чем-нибудь подкрепиться», которую я случайно внедрил в обиходный словарь банды «Факин Джанки», в местной версии выглядела так: «It's the time for drunk» — довольно конкретно, но совершенно плоско. Вообще великобританский язык, равно как и американский, недостаточно подходит для передачи тонких эмоциональных переживаний и изящных каламбуров: у англосаксов для этого маловато суффиксов и падежных окончаний, поэтому все их шутки, как правило, сводятся к «2 me» и «4 you». Именно поэтому англосаксы так любят комиксы, а также комедии, в которых герои регулярно блюют, рыгают и проваливаются в унитаз — при бедности семантического юмора приходится довольствоваться визуальными суррогатами. И вообще они все слова произносят так, словно во рту у них пригоршня камней, как у Демосфена. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что одной местной фразой Янкелю все же удалось сразить меня наповал. Это было его жизненное кредо, которым он однажды охотно поделился со мной: «Fuck it before it fucks you».

Я захватил из открытой солонки горсть соли, отправил ее в рот и, морщась, присосался к горлышку мескальной бутылки.

— Бэзил, а ты действительно из Раши или Янкель опять вешает мне дерьмо на уши? — поинтересовалась мисс Хоган, воспользовавшись паузой в моем докладе. Девочка была новичком в нашем кругу и каждый день делала для себя удивительные открытия.

Я утвердительно булькнул в мескальную бутылку в том смысле, что типа да, буквально из Раши. Приятно познакомиться.

— Это где Кремлин, Сталин, Ельтсин и Пелевин? — радостно заинтересовалась девчонка, намереваясь, судя по всему, поразить меня глубиной своей эрудиции.

— Добавь еще Горбатшофф, Достоевски, Айвен Тер-рибл, Левтолстои, Курникова и «Тату», — посоветовал я, кое-как продышавшись после доброго глотка мескалю и нашаривая на столе лимон. — Без них список будет неполным.

Как я неоднократно убеждался, для папуасов Европы слова «русский», «вампир», «туарег», «ирландец» и «буйно-помешанный» приблизительно равнозначны и могут взаимозаменяться с известной долей условности. Вопрос «А вы действительно из Раши?» обычно задается с той же сочувственно-испуганной интонацией, с какой мог бы прозвучать, скажем, вопрос «А вы действительно больны туберкулоидной проказой?» или «Вы действительно педофил-людоед, которого в прошлом году упекли пожизненно за пятьдесят восемь доказанных эпизодов?» Кстати, знаменитое кулинарное творение мсье Оливье, которое в Раше носит его гордое имя, в Греатбритании почему-то называется «русский салат». Поди пойми этих англосаксов. Об американо-русских горках я уже просто не говорю. Просто не говорю.

Между тем мы, русския, покорили Сибирь, вставили Гитлеру в анус фитиль соответственных размеров и первыми высадились на Луне. А что столь же крутого сделали англосаксы? Придумали демократический тоталитаризм, гамбургеры и подстриженные газоны, а также поработили практически всю планету? Пхе.

Мисс Хоган звали Лэсси. Ей было четырнадцать, у нее были оранжевые волосы с зеленой прядью над левым ухом, она носила стильную оранжевую футболку с ядовито-зеленой надписью «Сдохни со вкусом» поперек груди и в настоящий отрезок времени служила боевой подругой господину Янкелю. Она имела не по годам длинные ноги, развитые зубы и разработанную попу. Честно говоря, ее имя встретилось мне за всю жизнь только один раз — в глубоком детстве, когда я смотрел детский австралийский сериал про шотландскую овчарку, так что вполне возможно, что это было прозвище. Порой бывает такое: всю сознательную жизнь полагаешь, что Лаки или Мизери — нормальные забугорные имена, а потом оказывается, что это помойные собачьи клички. Во всяком случае, иначе как Лэсси эту малолетку никто никогда не называл, независимо от того, являлось это прозвищем или нет. Если да, я ничуть не удивлюсь: морда у нее была вытянутая, как у заправской колли или Роджера Уотерса, вследствие чего целовать ее было категорически неудобно.

Лэсси была гребаная новозеландка. Она состояла в исчезающе отдаленном родстве с Халком и Полом Хоганами и некоторое время жила в одном городе с Питером Джексоном, пока тот не перебрался в гребаный Голливуд снимать гребаного «Властелина колец», а она — в гребаный Кингдом Греатбритаин заканчивать пафосный, но в конечном счете гребаный же греатбритаинский колледж. Ей даже посчастливилось мелькнуть в эпизоде в одном из фильмов Джексона — в «Живой мертвечине», в той сцене, где главный герой выводит ребенка-зомби погулять на детскую площадку. Одной из возившихся в песочнице тамагочи, которые попали в кадр, и была Лэсси. После окончания школы ее предки, знатные овцеводы Новозеландчины, отправили дочурку доучиваться в Юнайтед Кингдом, но она мигом просекла, что отсутствие строгого контроля из-за океана позволяет ей не тратить драгоценное время жизни на всякие пустяки. Три дня назад она примкнула к нашей банде, и с тех пор мы затаривались ширевом исключительно за ее счет. Точнее, ширево нам проплачивали ее родители-овцеводы, хотя сами они вряд ли догадывались об этом.

— А правда, что у вас в Раше коричневое свободно продают на каждом углу? — поинтересовалась Лэсси, для сексуальности широко распахнув зеленые глаза.

— Правда. — Я нащупал наконец целый лимон и с омерзительным хрустом вгрызся в него прямо через кожуру. Лимонный сок закапал мне на футболку.

— Везука, — завистливо вздохнула мисс Хоган.

— Ага, — согласился я, с трудом отдышавшись, на сей раз после лимона. — Только милиция на улицах без всяких предупреждений стреляет на поражение по каждому, кто ведет себя, как обдолбанный коричневым.

— Гадство, — буркнул Янкель. — Архипелаг ГУЛАГ! Гребаные фашистские глобалисты. Хиросима. Империалистические рашенские свиньи. Сонгми. Освенцим. Они просто боятся нас, свободных людей, имеющих мужество заглянуть по ту сторону Добра и Зла. Чечня. Бхопал, в конце концов.

— Бэзил, — жалобно сказала Лэсси, — а что такое милиция?..

— Все, дура, заткнись! — рявкнул Деметриус. — Не мешай Мидянину рассказывать про коричневое!

И я продолжил рассказывать про коричневое.

— Если эта дрянь теплая, она быстро просыпается. Если неосторожно встряхнуть контейнер, она просыпается мгновенно.

— Ясное дело, — усмехнулся Семецкий, который сидел слева от меня и сосредоточенно ковырял ногтем в зубах. — Если тебя взять за шкирку и встряхнуть как следует, ты тоже проснешься как миленький, даже если обдолбался вусмерть.

— Проснувшееся коричневое — это хреново, — продолжал я, вежливым кивком поблагодарив Семецкого за ремарку. — Если при вскрытии контейнера коричневое не спит, оно бросится на вас, едва только почует воздух снаружи. Когда оно проснулось от повышенной температуры, его легко усыпить снова, охладив контейнер. Коричневое, проснувшееся от тряски, усыпить невозможно. Поэтому постарайтесь обращаться с ним бережно.

— Постараемся, босс… — буркнул Семецкий. Юрайя Семецкий был 100 %-pure поляк. Дурацкое имя, приклеенное ему гребаными великобританцами наподобие Янкеля и Митрича, в Раше наверняка обозначало бы Юрия, а вот как его звали в Полске, я все время забывал спросить. В свое время Юрайя был одним из ведущих функционеров полского фэндома, то бишь такого специфического литературного братства, объединяющего писателей, издателей, переводчиков, художников и фэнов фантастики. И чем-то он однажды так проколол своих коллег, что они договорились в каждом новом произведении убивать самым изощренным способом по одному Семецкому. А потом эта литературная игра вошла в моду, и убивать Семецкого начали совершенно незнакомые с ним люди. Одного Семецкого, к примеру, смачно завалил в своем новом романе знаменитый рашенский писатель Чхартишвили. Вот так на человека в неполные шестнадцать лет свалилась земная слава.

Кстати, Семецкий несколько раз пил vodka с самим паном Сапковским, о чем неоднократно с гордостью вспоминал, хотя кто есть сей и чем знаменит — для меня так и осталось тайной.

— Чтобы коричневое максимально торкнуло, нужно, чтобы день был жарким, а коричневое — слегка охлажденным, но ни в коем случае не ледяным, — сказал я, раскручивая мескальную бутылку для второго захода. — Прежде чем глотать, надо погреть холодное коричневое во рту, чтобы вдобавок к напрочь сорванной крыше, уничтоженному желудку, чудовищным ломкам и скорой смерти не заработать ангину. — Бледно-желтая жидкость в бутылке наконец раскрутилась до нужной скорости, и я винтом отправил значительную ее часть себе в пищевод.

Надо сказать, без соли мескаль тоже проходит на ура, но вот лимон после него жизненно необходим, причем не пижонский лайм, как после текилы, а именно банальный желтый лимон, иначе мескальный букет торжественно марширует мимо тебя. Согнувшись практически бездыханным в жестоких конвульсиях, зажмурившись и отчаянно кашляя, я начал шарить по столу в поисках своего надкушенного лимона и занимался этим до тех пор, пока сжалившаяся Саша не сунула мне его в руку.

— С-с-с… пасиб… — прохрипел я, продышавшись в очередной раз.

Выпитое поселилось где-то в районе солнечного сплетения и начало потихоньку расползаться по кровеносным сосудам.

— Кстати, совершенно необязательно употреблять сразу всю свою порцию коричневого, — прохрипел я, когда мое обожженное свирепым мескалем из Оахаки горло вновь обрело способность издавать членораздельные звуки. — С полконтейнера вас может так шандарахнуть, что остаток пойдет только во вред. Так что необходимо внимательно следить за своими ощущениями, и, как только почувствуете приход, прием коричневого следует немедленно прекратить. Особенно это касается Лэсси, у которой в башке не хватает винтиков на это дело. Я внятно излагаю?

— Ум дун увакрус у них нет, — ответила Лэсси, сердито прищурившись. Принятая ранее кислота понемногу растворялась в ее организме. Как весьма удачно зубоскалили наши хипповые пращуры, ЛСД тает в голове, а не в руках. — А я иду такая, весел враться не сухом бе лепо и корко, знаше водеры пятати. Этаоин шрдлу! — взвизгнула она, сползая с колен Янкеля.

— Ты бы ее держал покрепче, — посоветовала Саша Деметриусу. — Наблюет.

Саша Сашнёв была гребаная француженка. Бой-баба, настоящая кобыла, способная одной техничной подсечкой остановить на скаку жеребца, кобелирующая сучка, — короче, то, что на рашенском языке метко называется бабец. Когда мы всей бандой делали любовь вповалку, Сашнёв весьма охотно ласкала Лэсси; впрочем, это не мешало ей с таким же интересом впускать в себя самцов. Саша было почти семнадцать лет, и четыре из них она шарахалась по Европе и прилегающим территориям, не в силах выбрать, где преклонить свою внушительную задницу. Я бы отдал два пальца на левой руке, чтобы присовокупить тот бесценный жизненный опыт, какой она сумела накопить за столь непродолжительное время, к своему, надо заметить, уже довольно обширному. Она снималась в порнухе в Дании, была диджеем на «Радио Люксембург», водила рейсовый автобус в Бельгии, тусовалась с неонацистами в Менхёнгладбахе, торговала первитином и абсентом в Норвегии, работала снайпершей на сепаратистов в Косове, подвизалась системным администратором в Каунасе, операционисткой в пизанском банке, вышибалой в севильском баре для лесбиянок, сестрой милосердия в сирийском госпитале для иракских беженцев, служителем зоопарка в Берлине, собкором квебекского телевидения в Белфасте, коммерсантом в Харькове и рок-певицей в одном из злачных мест Хургады. В настоящее время она лениво тусовалась с нами, но это явно был лишь очередной эпизод в ее бурной жизни, и я не удивился бы, если бы через пару недель она свинтила в Бразилию протестовать против хищнического истребления тропических лесов, на Корсику грабить супермаркеты или в Анголу — воевать на стороне УНИТА, если только УНИТА до сих пор с кем-нибудь воюет. Кроме того, она написала две продвинутые мейнстримные книжки (ночные клубы, наркотики, сексуальные перверсии, мистические артефакты), опубликованные ее бывшей любовницей в каком-то славянском издательстве и имевшие сдержанную популярность в Восточной Европе, что в определенном смысле позволяло мне называть ее коллегой.

— Коричневое интересно массой любопытных побочных эффектов, — продолжил я лекцию, когда Деметриус умело устранил недоразумение с Лэсси. — Например, если сказать во время коричневого прихода «Мутабор!» — сможешь превратиться во что пожелаешь.

— Дешево стебемся? — Янкель подозрительно покосился на меня и, уверившись в своем диагнозе, безапелляционно отрезал: — Расстрелять!

— Точно, шучу, — согласился я. — Тогда вот вам совершенно медицинский факт: за полгода регулярного употребления коричневое с гарантией уничтожает торчку всю пищеварительную систему.

— Я не собираюсь жить так долго, — заявил Янкель. — Я планирую промелькнуть огненным метеором на фоне низкого серого неба буден и с грохотом взорваться, осыпав обывателей хлопьями своего дерьма. Собственно, этим я и занимаюсь все последние годы.

— Мидянин, — прищурилась Сашнёв, — ты же вроде хвастался, что регулярно употребляешь коричневое с девяти лет?

— Я — особый случай, — отрезал я. — Я бэд рашен — сам себе страшен. Мой желудок закален просроченным собачьим кормом, который вы, гребаные европейцы, сплавляете в Рашу в качестве гуманитарной помощи.

— Не слушай эту кобылу, — сказал Янкель. — Гребаные французы! Чего можно ожидать от людей, у которых все ударения в языке падают на последний слог? Расскажи еще про коричневое!

И я еще рассказал про коричневое.

— Основу этой пакости составляет ортофосфорная кислота. Если бросить в стакан с коричневым пенни, к утру монета растворится без остатка. Проникнув в организм, коричневое немедленно и агрессивно атакует желудок, сердце, печень и мозг. Собственно, коричневый приход — это побочный продукт судорожной работы отмирающих под воздействием коричневого тканей мозга и внутренних органов.

— Зыкинско! — заценил Митрич из своего угла: видимо, он таки прислушивался к лекции краем уха.

Квартира, в которой мы находились в данный момент, принадлежала некоему Зорану Митричу. Здесь, на квартире у гребаного Зорана Митрича, мы как бы жили, регулярно курили зеленое, жрали розовое, кололись черным, нюхали белое, принимали желтое, пили всякое и занимались промискуитетом. Митрич был великобританцем в первом колене: мамаша перевезла его, годовалого, из Югославии в Италию шестнадцать лет назад. Вместе с ними на рыболовном катере плыли еще одиннадцать суровых молчаливых югославов. Их судно не было расстреляно из крупнокалиберных пулеметов итальянскими пограничниками, они не напоролись на мину времен Второй мировой войны, их не протаранила рубкой поднимающаяся с глубины в ходе маневров НАТО американская подводная лодка и не сожрало загадочное реликтовое чудовище, обитающее в Средиземноморском бассейне и носящее ласковое имя Парфе; если бы это случилось, история молодежной банды «Факин Джанки», безусловно, развивалась бы совершенно по другому сценарию. Однако на море все прошло без приключений, а остальное уже было делом техники. Все прибывшие на катере потребовали политического убежища на Апеннинах, представив неопровержимые доказательства того, что дальнейшее пребывание на родине являлось для них несовместимым с жизнью, — фотодокументы, обличавшие кровавый коммунистический режим Югославии. Снимки, на которых дюжину прибывших на катере балканских диссидентов жестоко избивали сербские блюстители порядка, вырывая у них из рук плакаты с англоязычными требованиями незамедлительной демократизации, обошлись диссидентам не так уж и дорого — в инсценировке в основном принимали участие сочувствующие родственники и соседи, а в качестве крови был задействован гранатовый сок. Некоторые из этих югославов, коим посчастливилось слинять из федерации аккурат перед гражданской войной, осели в Италии, некоторые через Италию перебрались во Францию, некоторые через Италию и Францию уехали в Германию, а матушка Митрича, добравшись до Англии через Италию, Францию и Германию, решила, что на этом в принципе можно остановиться. Тут как раз подоспела война в Югославии, беженцы хлынули в Европу потоком, и Митричи довольно легко получили от британского правительства соответствующий статус, жилье и ежемесячное пособие. Однако по прошествии ряда лет пособия хватать перестало; матушка Митрича окрутила какого-то умеренно богатого американца и улетела с ним жить в район Малибу, оставив сынишке квартиру и южнославянскую деловую хватку. Обоими дарами тот воспользовался в полной мере, учредив в кооперации с

Янкелем банду «Факин Джанки». В настоящий момент означенная банда находилась у него на квартире и готовилась к обеду: мы с Сашей и Семецким сидели за столом, употребляя в качестве аперитива мескалино, Янкель и Лэсси расположились в глубоком кресле напротив и занимались петтингом, Митрич висел в Интернет-чате, Бен Канада пытался читать с палма «Щупальца веры» Николаса Конде, Плеханда сосредоточенно ломал одноразовые шприцы для внутривенных инъекций.

За беседой я поборол уже три четверти бутыли мескаля, и меня еще даже не повело — вот что значит стаж. Это требовало творческого акта. Внушительно откашлявшись, я прочел вслух свое любимое танка:

Да и на небе тучи. Тучи — они как люди: Как люди, они одиноки, Но все-таки тучи так жестоки.

После мескалю оно завсегда так — непрерывно изрекаешь разумное, доброе, вечное.

— Кобаяси Исса? — сдвинув брови домиком, блеснул эрудицией Семецкий. — Мацудайра? Басе?

— Мураками? — попыталась не отстать от него Лэсси. — Акутагава? Другой Мураками?

— Этот придурок, который вспорол себе брюхо кортиком на военной базе? — наобум предположил Янкель.

Я покачал головой.

— Нет, один русский поэт, — сказал я. — Иванушка Интернэшнл. Очень модный поэт. Совсем чуть-чуть уступает в популярности Курниковой.

— Неправильное танка, — подала голос Саша. — Количество слогов не соответствует стандарту.

— Это оно в вольном переводе на гребаный великобританский не соответствует, — заметил я. — А по-японски очень даже соответствует. Иванушка пишет только по-японски и иногда по-португальски. Да и вообще, на мой взгляд, в танке главное не количество слогов, а остающееся душевное послевкусие, что-то типа звенящей пустоты в голове, как после хорошей порции мескаля.

— Главное в танке — это ходовая часть, орудийная мощь и толщина брони, — отрезал Плеханда, поднимая голову.

В принципе именно с Плеханды и началась вся эта история с коричневым. Когда сегодня утром Янкеля слегка попустило после вчерашнего, он обнаружил в туалете совершенно голого Андреса, который сидел задом наперед на унитазе и сосредоточенно ломал одноразовые пластиковые шприцы, доставая их по одному из полиэтиленовой упаковки. Если кто-то думает, что это легко, пусть попробует сам: гребаные пластиковые трубочки охотно гнутся, но ломаться отказываются наотрез, и для того чтобы их все-таки расчленить, требуется недюжинная смекалка и носорожье упорство. Впрочем, Плеханде было не занимать этих достойных качеств. На низко установленном сливном бачке перед ним высилась внушающая уважение горка уже наломанного медицинского инструментария.

— Какого хрена, чувак?.. — с горечью воскликнул Янкель, закрывая глаза от внезапной невыносимой боли в висках.

— Чего случилось-то? — поинтересовался я, втискиваясь в туалет следом за ним.

— Посмотри, что делает этот отморозок! — страдальчески простонал Деметриус. Он попытался выхватить у Плеханды пакет с уцелевшими шприцами, однако едва не получил по рогам. — Из чего мы будем ширяться вечером — из гелевых ручек?!

Я пощелкал пальцами перед лицом Андреса. Тот поднял голову, обернулся и задумчиво посмотрел на меня, после чего возвратился к своему занятию.

— Рефлекс нормальный, все в порядке, — констатировал я. — Ладно, брось, — я миролюбиво приобнял Янкеля за плечи. — Перед обедом съезжу в общество анонимных наркоманов и привезу пару упаковок. Какие проблемы-то?

— Бешеной собаке семь верст не крюк, — неодобрительно заметил Деметриус, но оставил Плеханду в покое.

Перед обедом я действительно смотался на микроавтобусе Митрича к анонимным джанкам и поимел у них три большие упаковки благотворительных одноразовых шприцев — одну Янкелю и две Плеханде: раз уж человека перемкнуло, пусть порезвится вволю. Политкорректность требует, чтобы даже распоследнему гребаному латиносу были предоставлены необходимые средства для самовыражения.

Андрес Плеханда был гребаный угрюмый метис, похожий на Жана Рено. По месту своего рождения (Коррехидоpa) он приходился нам братом-антиподом. Утверждал, будто чистокровный ацтек, однако одного взгляда на его бюргерскую физиономию было достаточно, чтобы сделать вывод, что в роду у него отметилось достаточное количество европеоидных рас, в основном германские племенные объединения. Его жизненный путь своей насыщенностью напоминал европейскую одиссею Саша, с поправкой на то, что пролегал он в основном по Латинской Америке. Плеханда снимался в порнухе в Мехико и Белу-Оризонти, водил цистерну по Панамериканскому шоссе, впаривал туристам псилоцибиновые грибы и аяхуаску на полуострове Юкатан, батрачил на агавных плантациях в Оахаке, подрабатывал наркокурьером для колумбийских картелей, занимался капоэйрой, тренькал на бас-гитаре и плясал макарену в бразильских барах, служил на аргентино-чилийской границе, стоял на воротах в аргентинской футбольной команде четвертого дивизиона, успел даже поработать некоторое время помощником врача-рентгенолога в Парамарибо. Когда его каким-то ветром занесло на Кубу, он пристроился учеником главного сантеро в заштатном городишке. В одной из стычек с бокором Петро, конкурировавшим с его новым хозяином, Плеханда был убит посредством медилопуна, однако на третий день сантеро поднял его из могилы при помощи магических приемов вуду. Получив при этом массу отрицательных эмоций, Андрес рванул через пролив во Флориду, где от греха подальше принял ислам шиитского толка. В связи с этим его едва не повязали за причастность к подготовке террористических актов в Нью-Йорке, — сам Андрес, впрочем, уверял нас, что это была какая-то дурацкая ошибка. Однако взялись за него в тот раз конкретно. Плеханда шмыгнул через несколько границ, пешком перебрался через Анды, некоторое время работал гидом в Мачу-Пикчу, после чего, почувствовав, что ФБР понемногу выходит на него и здесь, вовсе удрал из Америки в трюме сухогруза, перевозившего уругвайские бананы. В настоящее время Андрес стремительно приближался к тому возрасту, когда за различные правонарушения начинали спрашивать по всей строгости закона. Следовательно, согласно уставу банды «Джанки», он вскоре должен был покинуть наши ряды.

Так вот, возвращаясь к одноразовым шприцам. На раздаче шприцев я повстречал Булмука, чем был немало озадачен, поскольку полагал, что конкуренты благополучно завалили его еще в Братиславе. Однако он оказался жив, здоров и бодр, словно вмазанный джанк. В том, что я обнаружил его в благотворительном антиджанковом заведении, как раз ничего примечательного не было: пушеры часто находят здесь новых клиентов и снимают с ремиссии старых. Булмук дал мне адресок своей точки и пригласил заглядывать, когда будет настроение. А поскольку он всегда очень плотно работал с коричневым, по дороге домой я вдруг подумал, что неплохо было бы угостить ребят этой дрянью. Сам-то я соскочил полтора года назад, однако до сих пор ностальгировал по коричневому приходу и не прочь был отведать еще разок. Единственное, что меня останавливало все это время — практически полная невозможность достать подобную дрянь в Западной Европе, где она находилась под строжайшим запретом.

«Факин Джанки», несомненно, слышавшие о коричневом массу соблазнительных легенд, восприняли предложение вкусить его с большим воодушевлением. В настоящий момент я проводил для них краткую ознакомительную лекцию на тему: что такое коричневое, как его правильно употребляют и каких специальных эффектов можно добиться при правильном употреблении.

— Рецепт коричневого был открыт 29 марта 1886 года в США. Сначала коричневое изготавливали из экстракта листьев коки, вытяжки из ореха кола, сельтерской воды и жженого сахара и применяли в качестве микстуры от кашля. Первоначально в него также добавлялся кокаин. Однако с течением времени в коричневое начали сыпать консерванты, эмульгаторы и запрещенные пищевые добавки, кокаин же добавлять перестали, что и превратило данный напиток в один из самых чудовищных психоделиков тысячелетия.

— Чудище обло, озорно, кошерно и лаяй, — отчетливо произнесла Лэсси, полуприкрыв глаза.

— Типа Льюис Кэрролл пошел в ход? — приподнял бровь Бен, не отрываясь от своей книжки.

Время от времени он умело поражал меня знанием таких реалий и культурных аллюзий, которых я не знал совершенно либо начисто забыл о том, что знаю.

Бен был гребаный ниппонец. Продвинутые родители-латинисты сгоряча назвали сынулю Кирае Бенедиктусом, и с тех пор он так и влачил по жизни сей неподъемный крест.

Фамилия ему была Канадзава. Разумеется, в «Джанках» он в первый же день стал Беном Канадой.

Канада был самым загадочным членом банды. Во-первых, никто из нас совершенно не помнил, каким образом он к нам прибился. Янкель рассказывал, что впервые заметил Бена, когда конкуренты из «Миерде Джанки» шквальным огнем из полуавтоматического оружия прижали нас к воротам заброшенной ремонтной базы. Там, кстати, Станкович и поймал свою пулю-дуру. Полагаю, большей части нашей банды тоже суждено было остаться у ворот базы с полными ботинками собственных мозгов, если бы Канада вдруг не высунулся из разбитого чердачного окошка и не произвел по врагу несколько прицельных выстрелов из подствольного гранатомета, причинив тем самым вышеозначенному врагу невосполнимый ущерб в живой силе. Так вроде бы мы и познакомились. Честно говоря, мне казалось, что этот памятный случай произошел, когда мы несколько месяцев уже вовсю тусовались с Канадзавой. Саша вообще была уверена, что Бен основал банду вместе с Ми-ричем и Янкелем. Что касается Митрича, то он ни в чем и никогда не был толком уверен и в зависимости от количества принятых внутрь агрессивных химических веществ склонялся то к одной, то к другой версии.

Бену Канаде также было что вспомнить о своей недолгой, но любопытной жизни. Он провел довольно бурное детство в рядах молодежной уличной мафии гурэнтай, затем, что-то там натворив с дочкой босса, вынужден был сдернуть в Южную Корею, где попал в лагерь подготовки смертников для диверсионной деятельности в северном близнеце его новой родины. Однако во время высадки на коммунистическую территорию благоразумно прирезал троих боевых товарищей и старшего группы и повернул катер в сторону Раши. Выброшенный штормом на прибрежные камни дальневосточного военного округа, Кирае Бенедиктус некоторое время скитался по тайге, нашел общий язык с китайскими браконьерами, валил лес за Амуром (из-за специфического разреза глаз рашенские начальники принимали его за китайца и лишних вопросов не задавали). При первой же возможности наш ниппонец, поняв, что здесь ловить нечего, слинял в Казахстан, где тоже не обнаружил особых молочных рек с кисельными берегами, однако в воздухе запахло близким наркотрафиком, и Канадзава насторожился. Кочуя из одной местной шайки в другую, он понемногу подбирался все ближе к вожделенному Великому Опиумному пути, пока не обнаружил себя в жуткой индийской тюрьме, где ему приходилось спать на голой земле, питаться разведенной мутной водой клейковиной и оправляться в дыру, расположенную в углу камеры. Женщины-надзирательницы кормили его некими грибами, произраставшими на коровьих лепешках во дворе, от которых у него начинались безумные красочные галлюцинации с участием дэвов и асуров, а также возникала крепчайшая многочасовая эрекция, чем надзирательницы и пользовались в полный рост. Недовольный сложившимся положением вещей, Канада коварно влюбил в себя одну из надзирательниц, миловидную Шакти, и с ее помощью устроил себе побег. Выбравшись ночью из постели уснувшей подруги, он отправился на местный аэродром и угнал легкомоторный самолет. Топлива в баках хватило ненадолго, и Бенедиктусу пришлось спланировать прямо в Индийский океан. К утру его подобрал французский сухогруз, который несколько дней спустя доставил его в Кале; у трапа нашего приятеля ожидали представители гурэнтай, уже оповещенные по радио о прибытии человека, на которого семья или что у них там объявила беспощадную охоту. Увы, им ничего не обломилось: Канада еще на входе в бухту выбрался из каюты через иллюминатор, достиг берега вплавь и растворился на просторах Южной Европы. Некоторое время побродив по ней и попробовав себя в различных достойных начинаниях, Кирае неожиданно примкнул к нашей банде, причем вписался в нее так прочно, словно находился в ней с самого ее основания. Пару раз я спрашивал его, не боится ли он, что среди нас найдется падла, которая не поленится отыскать в Лондоне местное представительство гурэнтай и за солидное вознаграждение сдать его соотечественникам со всеми потрохами. В ответ Бенедиктус только усмехался уголком рта, из чего я сделал вывод, что нет, не боится.

Поскольку во время своих многолетних странствий по диким местам Бен Канада не имел возможности приобщаться к новинкам мировой культуры, он активно занимался этим сейчас. Он не пропускал ни одного нового кислотного фильма, ни одной продвинутой концептуальной выставки, ни одного трансового party, ни одной гастроли русского балета или цирка из Монте-Карло. Кроме того, на доставшиеся после удачной операции деньги он, помимо обычной дозы, купил себе карманную электронную книжку и день и ночь прилежно читал на ней скачанные из Сети зубодробительные сочинения наподобие «Энциклопедического изложения масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии: интерпретации секретных учений, скрытых за ритуалами, аллегориями и мистериями всех времен» Мэнли Холла, «Истории упадка и разрушения Великой Римской империи» Эдуарда Гиббона или тех же «Щупалец веры» Конце. В этой связи мы с ним изредка очень интересно дискутировали о творчестве Ирвина Уэлша, парасимволизме в песнях группы «The Residents» и наиболее реальных способах остановить процесс глобального потепления.

— Лучший день для насильственной смерти — вторник, — авторитетно завила Лэсси в пространство. — За неимением вторника вполне годится суббота.

— Порядок, прочухивается девочка, — прокомментировал Бен, не отрываясь от книги.

— Хорошо, что сегодня среда, — заметил Янкель, поудобнее устраивая Лэсси у себя на коленях.

Вообще-то был понедельник, но я не стал заострять на этом внимание сообщества.

— Коричневое можно использовать в качестве прекрасного контрацептива, поскольку ортофосфорная кислота чрезвычайно эффективно пожирает сперматозоиды. Для этого сразу после полового акта необходимо произвести спринцевание половиной контейнера. Некоторые экстравагантные миллионеры, почистив зубы, полощут рот коричневым, поскольку оно растворяет зубной камень и снимает микробный налет. Вполне понимаю ваши кривые ухмылки, но у богатых козлов свои причуды.

Митрич хмыкнул. Он принципиально не чистил зубы.

— Слушайте меня дальше, паршивые джанки, — заявил я. — И хорошенько запоминайте. Коричневое — не газовый баллон, с ним нужно обращаться весьма осторожно. Оно втыкает внезапно, сокрушительно и крайне крепко. Возможны всякие неприятные побочные эффекты. Если возникают какие-то необычные позывы, болезненные ощущения, неудобство, тошнота, жжение в области паха — немедленно сообщать мне. Это все может быть очень серьезно.

— О'кей, о'кей, босс, — сказал Янкель.

— Океу, — мягко поправил я. Меня на мякине не проведешь, я видел, как это пишется. Еще я всегда говорю «маке», а не «мейк», как эти долбаные англосаксы — по той же самой причине: я больше доверяю тому, что написано, а не тому, что мне говорят враждебные иностранцы. «Маке лове», например. Носители английского языка в разговоре со мной обычно несколько напрягаются, но вместе с тем прекрасно понимают все, что я пытаюсь им сказать. Лицемерные иезуиты.

Вообще проблемы межнационального общения во многом надуманы и высосаны из пальца. Я убедился в этом, когда впервые отправился в Европу с одним только четырехлетним школьным курсом немецкого за плечами. Во всякой стране, где мне довелось побывать, языковая проблема начисто снималась после первых трех стаканов водки. Таким образом были последовательно повержены славянская, романская и угорофинская языковые группы. Несколько беспокоили меня синтетические дальневосточные группы, однако и в них, как оказалось, имеется масса слов, безусловно родственных рашенским. Я был безмерно счастлив, узнав от Бенедиктуса, что в ниппонском, как и в хохлятском, есть слово «отаке». Только в хохлятском это означает «вот такое», а в ниппонском — «атака», кажется, я уже не помню сейчас. Также я вывел безусловное происхождение ниппонского «тинкайсе» от американского «think I so», что, в свою очередь, является вопросительной формой фразы «I think so». На самом деле быть филологом совсем не сложно, что бы там ни говорила по этому поводу в своих многочисленных интервью Маша Звездецкая.

Кстати, Бенедиктуса все называют Кире. Но я же не идиот, я же видел, как это на самом деле пишется!..

Меня вот, к примеру, зовут Василий Мидянин. У меня острый, как у Буратино, нос, дважды переломленный в одном и том же месте: первый раз — кубинским армейским ботинком, второй — тяжелым ящиком с кипрским виноградом. Под футболкой на правом плече у меня огромный шрам, как попало зажившее месиво из плоти — федеральный снайпер угостил, когда я собирал материал в Чечне для одного французского таблоида и вместе с отрядом моджахедов перебирался через перевал. На бедре у меня длинная рваная полоса, сросшаяся наперекосяк — рассек колючей проволокой нового поколения, спиралью Бруно, когда перебирался через польско-белорусскую границу. Мне нравится слово «опалесцирующая». У меня красные от злоупотребления коричневым глаза и непрекращающаяся сухость во рту. Мне семнадцать. Приятно познакомиться.

— Коричневое не выстраивает для вас новую Вселенную, не открывает двери в иные миры. Однако оно коренным образом меняет ваше отношение к реальной действительности. Допустим, вы дождались коричневого прихода, смотрите на свою ладонь и никак не можете понять, откуда на ней взялся лишний палец. Вы в панике считаете: один, два, три, четыре… пять! Пять! Откуда пятый-то? Вот этот, между средним и мизинцем, у которого даже и имени-то нет, потому что его вообще не должно быть? Проклятый безымянный! Потом вы опускаете взгляд и изумляетесь еще больше: во имя Мэрилина Мэнсона, куда подевалась ваша третья нога?! Как можно ходить всего двумя ногами и не падать при этом? Ну, блин, и вставило!

— А ведь четкашно, — запенил Бенедиктус, на мгновение оторвавшись от «Щупалец веры» и бросив на меня короткий внимательный взгляд.

— Гребаный русский! — закричал возбужденный Янкель. — Теперь скажи нам главное о гребаном коричневом!

— А главное таково: коричневое сносит крышу с такой силой, что она улетает в соседний квартал!

— Аллилуйя! — взревел Янкель. — Внимание, гребаные джанки! Сегодня вечером мы все пробуем коричневое! Мидянин случайно нашел здесь одного пушера, который снабжал его этой херней в Братиславе.

Вечером — это, в переводе на человеческий язык, глубокой ночью, которая была уже на подходе. Утро у Янкеля, как правило, наступало в четыре часа дня, когда он с трудом продирал глаза после ночных похождений. К восьми часам пополудни, по мере того как он постепенно приходил в себя, его утро перерастало в день. После полуночи наступал вечер, который длился в зависимости от количества принятой Деметриусом дряни и завершался обычно не позже пяти утра. В пять утра Янкель вырубался намертво там, где стоял, предварительно успев пожелать всем присутствующим спокойной ночи. Впрочем, этот режим дня был ненормированным и мог пересматриваться по ходу дела.

Ободренные вечерними перспективами, мы приступили к обеду. На обед у нас сегодня были абсент с водой и сахаром, водка с тоником, промедол, кокаин, метадон и марки с ЛСД. После обеда, дабы немного прийти в себя и расслабиться, мы еще покурили мэри джейн — так эти долбанутые англосаксы зовут обычный рашенский ганджабас. Идиоты, честное слово. На ужин предполагалось чистое коричневое без всякой дополнительной дряни — я предложил не мешать разнородные кайфы, чтобы ребята острее пережили коричневый приход.

Затем нас всех, как обычно по завершении обеда, пробило на промискуитет, поэтому следующие полтора часа прошли довольно оживленно. Следует отметить, что половой вопрос в последние дни встал весьма остро, и решать его было необходимо как можно скорее. После того как гребаная турчанка Редин по пьяни разбила морду полицейскому и пошла по этапу, обкушавшаяся приключениями Пэгги Мурмилон тайком свалила на свои, если мне не изменяет память, Фарерские острова, а предыдущая личная подстилка Янкеля, юная графиня Беатриче Печешалое, отбросила копыта, захлебнувшись рвотой после передоза мескалином, количество самцов относительно самок в нашей банде стало просто угрожающим. Конечно, если как следует накокаиниться, различия между мальчиками и девочками перестают быть столь принципиальными, и тут уж кто первым под руку подвернется, но существуют же какие-то морально-нравственные границы, черт побери! Если бы к нам не прибилась эта прошмандовка Лэсси, банду можно было бы запросто переименовывать в «Гей Джанки», ибо Сашнёв, да еще с ее стремлением непременно играть доминирующую роль, одна не справлялась. Да и вдвоем, если честно, девчонки справлялись еле-еле. Я им не завидовал. Такой объем работ утомит кого угодно.

Во время оргии Митрич фотографировал нас на цифровую камеру. Он держал бесплатный порноресурс на сервере у индонезийского провайдера и постоянно пополнял его нашими полноцветными изображениями.

Вкусив прелестей промискуитета, мы расползлись по квартире, тяжело дыша. Мисс Хоган словила кислотный отходняк, и теперь ее мелко колотило под столом. Митрич увидел медведя. Янкель задумчиво полоскал горло меска-лем после порции чьей-то спермы. Чистоплотный Семецкий уполз в туалет. Плеханда сосредоточенно ломал одноразовые шприцы. Бен Канадзава дотянулся до своего палма и листал Конде.

Я с трудом поднялся на колени и заполз на стул. С конца у меня неэстетично капало.

— М-м-мать, — сумел извлечь я.

— Ништяк перепихнулись, — заявила Саша, взгромоздившись на соседний стул. Она выколупнула из пачки сигарету, бросила пачку на стол и щелкнула зажигалкой.

— Супер-дупер, — сказал я, брезгливо отодвигая от себя Сашину сигаретную пачку. Табакокурение — омерзительная привычка, наносящая непоправимый ущерб организму. Лично я для введения в кровь никотина использую снюс — шведский сосательный табак. Совершенно чумовая вещь!

Каждый день миллионы курильщиков попадают в ситуации, когда курение ограничено — во время авиаперелетов, на длительных деловых совещаниях, в кинотеатрах или метро. Для курильщика подобные ситуации могут стать непереносимыми. Очевидное решение — снюс: бездымный табак, который популярен в Швеции вот уже более 200 лет. Он изготовлен из отборного табака с добавлением влаги. Клик — улучшенная версия шведского снюса, состоит из отдельных порций, которые очень легко употреблять. Нет огня. Нет дыма. Нет запаха. Просто поместите порцию под верхнюю губу и наслаждайтесь свежим вкусом.

Снюс используют около 30 процентов шведов. Многие ученые считают, что это одна из причин, почему только 20 процентов шведов курят. Недавние научные исследования показали, что при переходе с сигарет на снюс риск сердечных заболеваний значительно снижается. Четыре независимых исследования не нашли взаимосвязи между употреблением шведского снюса и возникновением онкологических заболеваний.

Клик — современный и бездымный способ наслаждаться табаком в любое время. С различными вкусами и в удобной упаковке клик — стильный компаньон, где бы вы ни оказались. Клик изготовлен в соответствии с Gothiatek — стандартом качества шведского снюса. Gothiatek — результат более чем двадцатилетних научных исследований, направленных на снижение потенциально вредных веществ в шведском снюсе. Для дополнительной информации о влиянии снюса на организм посетите www.gothiatek.com.

Как употреблять клик? Просто поместите порцию под верхнюю губу. Время употребления очень индивидуально — от нескольких минут до получаса. Не жуйте и не глотайте порцию. После употребления аккуратно выбросите порцию. Пожалуйста, следите за чистотой.

Основные ингредиенты шведского снюса — это табак и влага, добавляется также небольшое количество соли. Все ароматизаторы классифицированы как пищевые добавки. Они тщательно протестированы на предмет экологической чистоты.

Только 10–20 процентов никотина, содержащегося в порции, поступает в организм. Это составляет около 1–2 мг, что приблизительно сопоставимо с одной сигаретой. Снюс содержит никотин и имеет пониженный уровень рН. Продукты с уровнем рН ниже среднего вызывают ощущение жжения. Это безвредно, ощущение пропадает через несколько минут.

Клик — это табачный продукт, предназначенный только для взрослых. Беременные и кормящие матери не должны употреблять шведский снюс, равно как и другой табачный продукт. Взрослые с серьезными заболеваниями должны проконсультироваться у врача перед началом употребления. Минздравы Раши и Объединенного Королевства предупреждают: ваше здоровье вредит курению.

— Сексом надо заниматься так, чтобы не было мучительно больно, — сообщила в пространство Саша, выпустив изо рта длинную струю сизого дыма.

Митрич сфотографировал, как мы сидим голыми за столом, и Саша швырнула в него пепельницей.

Некоторое количество экстази в удобных таблетках помогло нам быстро восстановить утраченную юную энергию. Я даже нашел в себе силы сползать на кухню за апельсиновым соком — пить хотелось невообразимо. Увидев на кухонном столе батарею пустых бутылок, я вспомнил одну забавную историю — как мы с приятелем однажды сварили оранжевое — и ностальгически улыбнулся.

Еще через час мы пришли в себя настолько, что нам опять захотелось коричневого. Мы каким-то образом сумели загрузиться в полном составе в «Мерседес» Митрича, никого не прищемив дверцей. За руль, естественно, сел я, поскольку больше никто не знал адреса точки Булмука, а членораздельно объяснить его я не смог. После обеда меня слегка ломало, и я, чтобы сохранить ясность мысли, вбил в каждую ноздрю по солидной щепоти кокса. Вспомнив, что упустил после обеда почистить зубы, я еще смазал порошком десны — для дезинфекции. Под моим скромным руководством мы довольно внятно пересекли город по диагонали, сбив при этом бампером пару мусорных баков и повалив какой-то деревянный забор. Смешно даже упоминать. Влетев на полной скорости в нужный переулок где-то в портовых трущобах, я осадил автомобиль так, что шины пронзительно взвизгнули, и заглушил мотор.

— Сидите тут, — велел я. — Прикиньтесь ветошью. В случае чего — вы меня не знаете. Мирно знакомитесь с промышленной частью мегаполиса.

— Океу, рашен, — отозвался Семецкий. Хороший человек, в сущности, хоть и гребаный поляк.

Я выбрался из микроавтобуса, потом задумался на мгновение и сунул голову в салон через опущенное боковое стекло.

— Бывает еще коричневое-лайт, — сказал я. — То же самое, только ноль калорий. Кто-нибудь хочет?

Лэсси подняла лапку.

— Саша? — спросил я.

Сашнёв небрежно отмахнулась. На калории ей определенно было накласть с гигантской секвойи.

Местечко Булмук выбрал соответственное. Я никогда в нем не сомневался. В америкосовских фильмах в таких зловещих безлюдных местах непрерывно сверкают молнии, шквальный ветер перекатывает по грязному тротуару скомканные газеты и пустые банки из-под пива, а на противоположной стене медленно вырастает сгорбленная тень случайного прохожего в надвинутой на глаза шляпе и с тенью раскрытой опасной бритвы в руке. Одним словом, категорическая романтика.

Убедившись, что вокруг ни души, я задумчиво одернул футболку с помятой физиономией Масяни и углубился в неосвещенный лабиринт серых складских помещений и пакгаузов. Обступившие меня стены были глухими, лишь изредка в них попадалось забранное толстой решеткой подвальное окошко или стальная дверь, пятачки пространства над которыми тускло освещали пыльные лампы в крупноячеистой металлической сетке. Булмук обитал где-то здесь.

Проблуждав в потемках четверть часа, я по сложной системе примет вычислил наконец нужное крыльцо. Позвонил в стальную дверь и еще около пяти минут простоял под ней, переминаясь с ноги на ногу. Беспокоить хозяев повторными звонками не стоило: они наверняка были внутри и в настоящий момент занимались отслеживанием потенциального хвоста.

Внезапно железное окошко в двери с грохотом распахнулось, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности.

— Привет, хозяин, — сказал я.

— Привет, прохожий, — равнодушно отозвался Булмук, высунув в окошко свою раскосую физиономию. — Для каких раскладов беспокоишь смиренного старого кладовщика?

— Попить не дашь усталому путнику?

Драгдилер выдержал многозначительную паузу. Наконец глаза его сузились, в них блеснула ненависть.

— Я по пятницам не подаю, — отрезал он.

— Че, даже типа кружки воды не вынесешь? — опешил я.

— Пошел вон.

Металлическое окошко с грохотом захлопнулось. Я покорно повернулся и преувеличенно неторопливо побрел между складов к «Факин джанкам», сидевшим в микроавтобусе.

— Эй! Пс-с-ст! — донеслось вдруг до меня из полуподвального окошка, мимо которого я как раз проходил.

Клюнуло. Я повернулся к окошку, достал из джинсов своего незаменимого дружка и сделал вид, что усердно поливаю стену. Конспирация и еще раз конспирация.

— Что, сильная жажда? — шепотом осведомился Булмук.

— Прям помираю, — сказал я едва слышно, не разжимая губ. — Семь глотков. Один легкий.

— Неслабый опт! Почем крысятничаешь?

— Хочу приятелей угостить.

— Рассказывай сказки… Ладно. Только для тебя. Чисто по-соседски. Семнадцать с половиной.

— Ты че, с гигантской секвойи рухнул, зема?!

— Браток, это тебе не Раша. И даже не Братислава. Здесь за попить двадцать лет на электрическом стуле дают. Всосал?

— Хрен с тобой. — Дальше изображать мочеиспускание, дабы не вызвать подозрений у случайного наблюдателя, было невозможно, поэтому я спустил джинсы и присел рядом с окошком. — Думай заранее, какие доводы будешь приводить на том свете, когда тебя возьмут за яйца по поводу смертного греха алчности.

— Фигня. Отмажусь, как обычно.

Подождав несколько времени, я вытащил из замшевого бумажничка Лэсси нужное количество банкнот, тщательно подтер ими задницу и, скомкав, бросил возле подвального окошка.

— Через дорогу, — сказал Булмук. — Пикачу.

Застегнувшись, я выбрался из темного лабиринта складов и перешел пустынную улицу, украшенную длинной цепочкой скрупулезно разбитых фонарей. На противоположной стороне имело место приземистое строение без окон, небрежно выполненное из грязно-желтого кирпича. В Раше в таких невзрачных обшарпанных домиках обычно располагаются теплоцентрали, электрические подстанции и замаскированные ядерные боеголовки, а что в них держат здесь — ума не приложу. Может быть, злостных неплательщиков налогов?..

На дверях строения обнаружился искомый Пикачу, выполненный в технике аэрозольного баллончика по ржавому железу. Говорят, образ этого дебиловатого кролика получили, шаржировав через компьютер какого-то видного политического деятеля прошлого века. Умели предки веселиться, определенно. Не то что сейчас — тоска зеленая.

Я потянул дверь на себя. Она оказалась заперта, однако, когда я для контроля подергал еще пару раз, распахнулась с негромким щелчком. Я шагнул через порог и увидел поджидавшего меня Булмука. Он поспешно захлопнул за мной дверь и задвинул засов, сделанный из внушительного стального профиля.

— Костюмчик, — сказал Булмук.

Я покорно начал раздеваться. Эти приколы были мне хорошо знакомы. Драгдилеры панически боятся «жучков», которые можно спрятать на теле.

Дождавшись, пока я разденусь догола, повернусь задом и раздвину ягодицы, Булмук буркнул:

— За мной.

Мы спустились по гулкой металлической лестнице, миновали узкий коридор, заваленный пыльными мешками и помятой полиэтиленовой упаковкой, и вышли в какое-то тесное помещение с низко нахлобученным потолком. На сдвинутых ящиках из-под бутылок сидели два мужика в комбинезонах грузчиков и изумительно красивая деваха с мятым пластиковым стаканчиком в руке. Будь я проклят, если из этого стаканчика не пахло за версту коричневым.

— Стой тут, — велел Булмук и исчез за железной дверью.

— Привет, — любезно поздоровался я.

— Привет, — бесстрастно произнесла девушка. Они все трое по-прежнему внимательно смотрели на меня.

Мне подумалось, что деваха определенно близняшка той подруге, что играла главную роль в «Шоу герлз». Однако той сейчас должно быть на пару десятков лет поболее.

Мне вдруг мучительно захотелось прикрыть руками гениталии. Удивительно, до чего дурацкие мысли иногда приходят в голову.

— Ну, пусть, — девчонка повернулась к одному из грузчиков, видимо продолжая прерванный разговор. — Допустим, минет — действительно единственный на сегодняшний день надежный способ предохранения от беременности со стопроцентной гарантией. Однако, как тебе известно, в сперматозоиде содержится фермент гиуранидаза, который способен растворять биологически активные вещества, соединяющие клетки друг с другом. В результате воздействия спермы на пищевод соляная кислота, содержащаяся в желудке, проникает вглубь, к менее защищенным слоям кишечника. Не может ли это со временем привести к возникновению язвенной болезни?

— Отнюдь, — заявил грузчик. — Не забывай, что в сперматозоиде есть еще и фермент муциназа, который нейтрализует гиуранидазу. А самое главное, язвы не будет потому, что та же самая соляная кислота в желудке разложит сперматозоиды на аминокислоты прежде, чем гиуранидаза успеет на что-либо повлиять.

— Незадолго до Второй мировой войны язву желудка пытались лечить именно спермой, — подал голос второй грузчик. — Причем сперму брали у хряка, потому что за один выброс он дает пол-литра.

— Не знаю, не слышал. — Первый грузчик задумался. — Впрочем, сейчас при лечении язвенной болезни используют препарат, в который входят биологические активные вещества — простогландины. Эти же вещества есть и в сперме. Может быть, поэтому кто-то пытался лечить язву таким способом?.. Но в любом случае это ошибочная теория: одними простогландинами язву не вылечишь.

— Между прочим, сперма — белковая жидкость, — заметил второй. — В ней масса гормонов, витаминов, ферментов, биологически активных веществ. Полезно и питательно. Кроме того, это экологически чистый продукт.

— Женщинам вообще не хватает мужских гормонов, — теоретизировал первый. — А они им нужны для формирования полового чувства. И если женщина получает мужские гормоны во время минета — это совсем неплохо. С гинекологической точки зрения минет — тоже хорошо. Потому что под крайней плотью скапливается смегма, а она канцерогенна: от нее множество женщин страдает злокачественными заболеваниями шейки матки. Если же смегма попадет в желудок, соляная кислота разъест ее — и никакого вреда организму не будет. Поэтому полезно начинать с минета, а заканчивать классическим половым актом, особенно если он проводится без презерватива…

За стеной загрохотало по ступенькам жестяное ведро и выругался по-калмыцки Булмук. Грузчики и девчонка из «Шоу герлз» выжидающе посмотрели на дверь. Та отворилась, и драгдилер сделал мне ручкой:

— Летс го, типа.

Мы с Булмуком снова поднялись по какой-то лестнице, и он выпустил меня наружу. Покружив по темным переулкам, мы оказались на оживленной, залитой неоновым светом пешеходной улице. Ну да, здесь же где-то в окрестностях Пиккадилли или этот, как его, Сакс-Кобург-сквер. Если бы у меня не было твердой уверенности, что я на Островах, я готов был бы присягнуть на Библии, что мы вышли на Арбат.

Мы пересекли довольно широкую улицу по диагонали. Пожилая японская пара дважды сфотографировала меня «Никоном». Вот тоже гребаная нация, по выражению их лиц никогда не определишь, уважают они тебя или насмехаются над тобой. Японцы двинулись за нами в переулок, видимо рассчитывая на незабываемые кадры из ночной жизни европейского города, но Булмук ловко опрокинул перед ними мусорный бачок, перекрыв дорогу грудой полуразложившейся дряни. Вообще-то в Греатбритании практически все дерьмовое, но мусорные бачки отменные — переворачиваются от малейшего толчка, что немаловажно в нашей неспокойной деятельности.

— Янки, немедленно гоу хом! — строго сказал я туристам.

Они вежливо улыбнулись нам вслед. М-да. Определенно, всякий уважающий себя человек должен непременно делать два-три сэппуку в год.

— Иди вон туда, — указал Булмук какую-то подворотню. — Там найдешь попить.

— Одежду я там найду? — на всякий случай спросил я. Вообще-то одежду покупателя обычно оставляли вместе с товаром, но в Братиславе у меня уже был инцидент, когда я не обнаружил ее на положенном месте. Второй же раз в логове дилера мне, разумеется, никто не открыл. Пришлось брести голым, попивая коричневое, через всю Братиславу до квартиры, где я в то время вписывался на ночь у одной старушки. Я стер ноги почти до колен и жутко замерз.

— Все ты там найдешь, — фыркнул Булмук. Завершив свою миссию, он молниеносно исчез, будто растворился в воздухе. А я отправился разыскивать свою одежду и семь глотков коричневого.

Все необходимое я нашел в черном полимерном пакете с ручками, который был заботливо накрыт слоем мусора в сточной канаве. Очень удобная система, надо сказать. Если даже сейчас Булмука возьмут за жабры и прочешут прилегающие к складу несколько кварталов, товара, рассеянного по мусорным бачкам и прочим схронам, ни хрена не найдут. Все четко. Да и не станет никто брать Булмука за жабры и прочесывать прилегающие кварталы, ни менты, ни конкуренты: однако накладно выйдет. Гораздо проще в упор не замечать этого урода либо взять его под крыло и обеспечивать ему дополнительную безопасность за процент от прибыли.

Неторопливо, с достоинством одевшись, я ухватил пакет за ручки и отправился разыскивать «мерседесовский» микроавтобус с гребаными джанками. Честно говоря, после нашей с Булмуком головокружительной прогулки я несколько потерял ориентацию.

Микроавтобус нашелся на удивление быстро, хотя мне и пришлось дважды уточнить дорогу у одного и того же полицейского, который прогуливался по Пиккадилли или этому, как его, Сакс-Кобург-скверу. Джанки уже потеряли надежду меня дождаться и собирали мелочь по карманам, чтобы затариться в ближайшем рейвовом клубе метадоном. Разумеется, мое появление вызвало у них сугубый энтузиазм. Плюхнувшись на пассажирское сиденье, я начал щедрой рукой раздавать пластиковые контейнеры с коричневым.

Именно так Христос раздавал хлебы и рыбу со спрятанными внутри бритвенными лезвиями страждущим на горе Елеонской, если верить трэшевому телевизионному аниме «Кровавый Новый завет».

— Пестренько, — недовольно заметил Семецкий, разглядывая броскую красную этикетку с белыми буквами «кока-кола» на своем контейнере. — Они бы уж сразу выдавали голографическую наклейку на лоб или разноцветные флажки, чтобы семафорить проезжающим копам: дескать, обратите внимание, пью коричневое!

— Не сцы так, малолетка, — снисходительно сказал Янкель. — Заверни в газету и делай вид, что пьешь яичный шампунь или микстуру от кашля. И вообще, ради Б-га, оставь свою гребаную штатовскую терминологию. У нас здесь нет копов, у нас флики.

— Не один ли хрен, — фыркнул Юрайя. — Разве что у ваших форма более дурацкая.

— Когда вскроешь контейнер, посмотри под крышечку, — посоветовал я ему.

— Это еще зачем? — мигом насторожился Семецкий.

— Они иногда разыгрывают всякие призы. Плееры там, велосипеды, футболки с надписями, надувные матрасы… — Поскольку наш западнославянский друг продолжал недоверчиво смотреть на меня, я его поощрил: — Ну же, посмотри! Хуже не будет. Только осторожно, не выпусти коричневое.

Гребаный поляк подчинился, с величайшей осторожностью свернув шею своей бутылке.

— Бэзил, а что такое «Без выигрыша»? — поинтересовался он, внимательнейшим образом изучив пробку с внутренней стороны.

— Приблизительно то же, что «fuck off», но гораздо, гораздо вежливее.

У всех остальных джанков под крышечкой оказался тот же самый «fuck off».

Митрич переместился за руль, чтобы я без помех мог демонстрировать правильное употребление коричневого, и завел мотор. Он обожал водить машину под кайфом. Однажды он на спор, вусмерть обдолбавшись черным, проехал на двух колесах по ограждению моста через Темзу и сверзился в воду, что характерно, почти у самого противоположного берега. Это тем более любопытно, что в трезвом виде мы его за руль старались не пускать: в таком состоянии он нервничал, дергал машину, сбивал пешеходов, давил собак, царапал крылом полицейские автомобили, порой же вообще вел себя неадекватно.

Я бережно, смакуя каждое движение, скрутил пластмассовую крышечку со своего контейнера — «fuck off», естественно, — и, поднеся бутылку к лицу, вдохнул божественный аромат.

О, этот волшебный момент, когда ты медленно, благоговейно, затаив дыхание скручиваешь с бутылки коричневого крышечку и слышишь звук, от которого останавливается сердце: пш-ш-ш-ш! — из-под крышечки под давлением выходит избыточный углекислый газ, нашедший себе дорогу на волю.

Только что открытое коричневое свежо и остро пахнет морем. Благовонные пузырьки подпрыгивают и кувыркаются над горлышком, выстреливают из пластикового контейнера крошечными энергетическими иглами. Из откупоренного контейнера поднимается волнующий дымок, как из бутылки с шампанским. Если понюхать загадочно колышущуюся в глубине контейнера темно-коричневую маслянистую жидкость через некоторое время после вскрытия, можно уловить ярко выраженный запах японской софоры.

Осторожно приблизив бутылку к губам, надлежит аккуратно сделать первый глоток. О, этот первый глоток коричневого! Он всегда падает в организм, как на раскаленную плиту, вонзается в пищевод, словно в лоно изнывающей от желания женщины, обрушивается на все органы чувств разом, словно башни-близнецы нью-йоркского Всемирного торгового центра 11 сентября 2001 года. Ощутив на языке первый глоток коричневого, непроизвольно хочется издать блаженно-восхищенное обессиленное «А-а-а-а-а-а-а!..». Могу поклясться, что он бесследно испаряется, еще не дойдя до желудка. Я почти слышал, как коричневое шипит, соприкасаясь с раскаленной, истосковавшейся по нему глоткой Мидянина.

Кстати, вот что писал в свое время о коричневом правильный литератор Хемингуэй: «Одна такая кружка заменяла собой все вечерние газеты, все вечера в парижских кафе, все каштаны, которые, наверно, уже сейчас цветут, больших медлительных битюгов на внешних бульварах, книжные лавки, киоски и картинные галереи, парк Монсури, стадион Буффало и Бют-Шомон, «Гаранта траст ком-пани», остров Ситэ, издавна знакомый отель «Фойо» и возможность почитать и отдохнуть вечером, — заменяла все то, что он любил когда-то и мало-помалу забыл, все то, что возвращалось к нему, когда он потягивал это мутноватое, леденящее язык, согревающее мозг, согревающее желудок, изменяющее взгляды на жизнь колдовское зелье».

Это вам, что характерно, не какой-нибудь Митя Подольский! Это Хемингуэй!

На вкус коричневое божественно. Не всем нравится с первого раза. Практически никому не нравится с первого раза. Однако подсевший на коричневое джанк не может думать ни о чем, кроме этого специфического вкуса. Оно кисло-сладкое, покалывает язык и оставляет на зубах оскомину — зубы начинают скрипеть, будто свежевымытые волосы. Едва только первая порция коричневого поступает в организм, как тот начинает работать, словно хорошо смазанная машина. Ничего вроде бы принципиально не меняется, но окружающее пространство ощущается совсем по-другому. Ты уже не понимаешь, как мог обходиться без коричневого всего пять минут назад. Ты смотришь на других людей и не можешь понять, как они ухитряются жить без коричневого. Ты не способен представить, как будешь обходиться без коричневого несколько часов спустя, когда его действие закончится.

А потом наступает приход — словно огромная кувалда, обмотанная ватой, с размаху бьет тебя по черепу.

— Ухтышка! Вот это приход! — заценил Семецкий. — Убиться с тумбочки до полного отпада башки! Будто все внутренности подпрыгнули, а потом снова опустились.

— Мы действительно подпрыгнули, идиот! — рявкнул Митрич. — Я наехал на кошку!

— А.

Семецкий притих.

— Коричневое действует вдруг, но далеко не сразу, — сказал я. — Подождите минут пятнадцать-двадцать. Пусть всосется в кровь.

— Я чувствую прилив сил, — сказала Лэсси.

— Это фантомные ощущения, — пояснил я. — Самовнушение.

— По-моему, зрение обостряется, — заметил Бенедиктуc Канада, скользя глазами по строчкам в своем наладоннике. — Буквы стали четче видны.

— Фикция, — произнес я. — Дождитесь коричневого прихода. Вы сразу его почувствуете. Ошибиться невозможно.

— Мидянин, глянь-ка, что! — снова раздался удивленный голос Семецкого. — Раньше я так не умел. Или мы опять наехали на кошку?

Я обернулся и увидел, что Юрайя с любопытством разглядывает небольшое красное пятно, невесть откуда взявшееся на боковом стекле. Затем он вытянул указательный палец, коснулся окошка, и на стекле осталось еще одно пятно, ярко-синее. Семецкий повел пальцем по диагонали — на стекле проявилась синяя полоса.

— А теперь зеленым, — сказал Юрайя и тем же пальцем заштриховал синюю полосу зеленой елочкой.

Опа. Похоже, меня воткнуло, а я так ничего и не почувствовал. Да и не только меня.

Действительно, уже полминуты я ощущал странный психологический дискомфорт, но пока не придавал этому значения. Однако после опытов Семецкого в изобразительном искусстве меня немедленно пробило на измену. Во имя Альмонсина-Метатрона, кто все эти причудливые существа и для чего они едут со мной в этом рычащем, зловонном железном экипаже? Я осторожно покосился влево, туда, где сидела мерзкая мускусная тварь, после некоторых колебаний идентифицированная мной как Янкель. Плоская старческая голова пресмыкающегося торчала над воротником джинсовой куртки на длинной и тонкой шее, огромный кадык обтягивала зеленая пергаментная кожа, больше похожая на чешую. Кстати, Янкель — что обозначает это слово? Оно было знакомым, но наотрез отказывалось что-либо обозначать. Как, впрочем, и подавляющее большинство других знакомых слов, которые плясали у меня в голове, никак не складываясь во что-либо осмысленное.

— Не говори остальным, — прорычала мускусная тварь. — Я — руководитель колониального восстания с Сириуса, скрываюсь от властей Метрополии. Имперцы гоняют меня по всей Системе уже несколько лет. Не выдавай меня.

— Фасфалакат, — на всякий случай сказал я. — Татусасут. Будирован. Зугдиди.

Стало значительно легче.

Бросив взгляд на переднее сиденье, я обнаружил там человека, который некогда называл себя Кирае Бенедиктусом Канадзавою, в просторечии Беном Канадой. Он ничуть не изменился и по-прежнему смотрел в свой гребаный палм, вот только теперь на нем вместо кожаной косухи, клепаных джинсов и остроносых «казаков» был строгий черный костюм с галстуком. Собранные сзади в длинный белобрысый хвост волосы теперь оказались коротко, по-военному острижены. Половину его лица закрывали непроницаемые черные очки.

— Не выдавай меня, — проронил человек, называющий себя Кирае Бенедиктусом Канад завою. Он так и не оторвал взгляда от электронной книжки. — Я агент американской секретной спецслужбы «Люди в черном», занимающейся борьбой с инопланетными интервентами, работаю под прикрытием. Не говори остальным.

— Татусасут, — сказал я ему. — Астаграмица.

Я с трудом повернул отяжелевшую голову и зафиксировал попавшую в поле моего зрения Лэсси. С ней вроде бы все было в порядке — те же оранжевые волосы до лопаток и гладкая кожа лица, варварски пирсингованная тут и там металлическими кольцами и шариками, та же уродская кислотная футболка, те же вытатуированные муравьи, описывающие бесконечные эллипсы вокруг ее левого уха. Однако в ее организме обнаружился непредвиденный апгрейд. Ниже пояса у мисс Хоган оказалось огромное сегментированное осиное брюшко, которое непрерывно сокращалось, выпуская и втягивая блестящее от яда жало размером с насадку для отбойного молотка.

— Видал? — Она едва заметно усмехнулась. — Только не говори никому. Я работаю под прикрытием. Это я только выгляжу девочкой-припевочкой, на самом деле мне тридцать два года и я майор английской правительственной службы по борьбе с наркотиками. Выполняю секретные задания высшего уровня сложности. Два королевских ордена.

— Бюскермолен и Роелофсен, — сказал я ей.

Плеханда за моей спиной, отложив очередной растерзанный шприц, глубокомысленно перебирал кипарисовые четки. Вместо крестика на них болтался деревянный пацифик.

— Брат Андре, — проговорил он, — Рыцарь Кадош двадцать первого градуса Посвящения, экзекутор дисциплинарий. Центурион Воинства Иальдабаофа. Сотрудник Ложи Гадеса, занимающейся внедрением в европейские молодежные массы моды на психоактивные вещества, разрушающую личность музыку, пропагандирующие насилие кинофильмы, порнографию и кровавые компьютерные игры. Прикреплен к банде «Факин Джанки» в качестве тайного куратора личным приказом Магуса. Убедительная просьба не выдавать моего инкогнито. Реге, Сатан!

— Роатшисора, — сказал я, поворачиваясь к Саша.

— Не говори остальным, что я из МИ-6, — попросила она, нервически подергивая многочисленными щупальцами, стрекательными жгутиками и ложноножками. Я видел, как по ее прозрачным вакуолям непрерывно циркулирует питательная жидкость. — Спецоперация британской разведки по ликвидации работающего под прикрытием особо опасного израильского агента, занимающегося шпионажем в области ядерных технологий. Не выдавай меня; я сделаю все, что захочешь. Хочешь, вкусно перепихнемся? Но только после траха мне придется тебя съесть. У нас в МИ-6 так принято.

— Аурангзеб, — вздохнул я. Каких только тварей не берут теперь в спецслужбы!

Что касается Семецкого, то он увлеченно рисовал пальцами на боковом стекле, разукрашивая его разноцветными диаграммами. Невольно проследив за движениями его пальцев, больше похожих на суставчатые паучьи ноги, я обнаружил, что линии на стекле складываются в связное сообщение: «МОССАД. Секретная операция против английских спецслужб. Не говори никому, не надо».

Короче, полное иншалла.

Самое смешное, что я совсем позабыл рассказать ребятам настоящее главное про коричневое. Настоящим главным же в данном случае было то, что коричневое действительно не выстраивает для клиента новой реальности: оно просто прочищает ему мозги, снимает многочисленные психологические блоки и установки, заставляя видеть мир таким, каков он есть на самом деле, а не таким, каким человек видит его под неодолимым влиянием скрытой пропаганды в СМИ, чужого мнения и психотропных веществ, которые мировое правительство добавляет в магазинные продукты или распыляет в виде аэрозолей над мегаполисами.

М-да, полковник Мидянин, подумал я, давненько же ты не влезал в столь конкретное дерьмо. Впрочем, иногда бывало и хуже — в Чечне, когда моджахеды несколько часов пилили меня связанного тупыми штык-ножами, и в Югославии, когда мы под плотным огнем противника сбили американский «Стелc», испытывая новейшую радарную систему, и в Ираке, когда мы тайно опробовали противотанковое орудие последнего поколения и уничтожили американский танк направленным плазменным зарядом, который оставил в непробиваемой броне крошечное аккуратное отверстие, впоследствии повергшее в глубочайшее недоумение штатовский генштаб.

Митрич развернулся ко мне всем корпусом, придерживая руль третьей рукой, которая незамедлительно выросла у него из поясницы. Вообще-то Митрич теперь гораздо больше напоминал гигантского желтого кузнечика, чем двадцать минут назад.

— Ты бы следил за дорогой, мурлинап, — посоветовал я ему. — Гарманбазия все-таки.

— Ничего, — отмахнулся он, — у меня на затылке есть запасные глаза. Видишь? — Он мотнул головой, и перед моим лицом качнулись на стебельках два выпученных глаза, росшие с тыльной стороны его хитинового черепа. — Но оставим это. Я должен крайне серьезно с тобой поговорить. Не нужно тебе было видеть этого, ну да что ж теперь.

Зазвучала зловещая саксофонная мелодия Фантомаса из одноименного фильма, которая плавно переросла в главную музыкальную тему из мультика «Пинк пантер».

— Оставь мне левую ногу, — попросил Митрича рептилия Янкель. — И почки. Остальную требуху можешь забрать себе.

— Не говори им, что я агент, — сквозь зубы прошипел Бенедиктус. — Я гоняю их по Системе уже несколько лет. Вот этого зовут Глот, вот этого, желтого — Весельчак У. Крайне опасные космические пираты с параноидальными наклонностями. Барроуз описал их банду в трилогии «Мягкая машина», «Билет, который взорвался» и «Нова-Экспресс». Пожалуйста, не выдавай меня!

— Трампитрицерапевт, — сказал я.

— Черт! — сказал Митрич, оказавшийся на самом деле Весельчаком У. Он явно перепугался. — Не бросайся словами Силы всуе! Подожди, сейчас я откушу тебе голову, и мы поговорим как мужчина с мужчиной.

— Отдай мою гарманбазию, Боб, — сказал я. Я вовсе не собирался сдаваться без борьбы.

— Где скальпель? — суетился Янкель. — Весельчак, оставь мне левое предплечье и селезенку. Хочу сделать себе игрушечный паровозик.

Митрич протянул в мою сторону руку, которая начала телескопически выдвигаться вперед. Возле самого моего лица она клацнула пальцами, очень напомнив мне двойные челюсти Чужого.

— Беспощадное убийство посредством точечного пирсинга носовой перегородки, — прокомментировал Митрич. — Выполняется в три приема. Этап первый…

— Фасфалакат! — произнес я, с любопытством разглядывая вращающиеся у меня перед глазами ногти Весельчака Митрича.

— А! — внезапно каркнул он. — Подонок! — Его телескопическая рука бессильно опала, словно проколотая надувная игрушка. — Сколько можно просить не трепать сильные слова впустую!

— Фасфалакат, — на всякий случай повторил я, отметив, что это слово ему определенно не нравится.

Лопался ли когда-либо у вас в руках воздушный шарик? Вот так же — легко, неожиданно и мерзко — лопнул Митрич, обдав нас зловонным содержимым своего нутра. Микроавтобус тут же потерял управление и пошел юзом. Я успел ощутить, как мой желудок подкатывает к горлу, прежде чем машина в конце параболы смачно впечаталась во что-то твердое. Все произошло настолько быстро, что я даже не успел, испугаться. Раздался мощный удар, посыпалось битое стекло. Нас швырнуло друг на друга, я врубился во что-то лбом и на некоторое время потерял всякую ориентацию.

— Наружу! — взвыла у меня над ухом Саша. — Быстро наружу! Сейчас тут все взорвется к чертовой матери!

Учитывая то, что в грузовом отделении у нас лежал некоторый боезапас на случай непредвиденного нападения конкурентов, это было не лишено разумности. Дверь микроавтобуса переклинило в направляющих, поэтому Янкель с Саша как обладатели наиболее тяжелых в нашей компании ботинок просто вынесли ногами боковые стекла, и мы разом вывалились на грязный асфальт.

Все-таки интересно, как представители разных наций реагируют на резкие раздражители. К примеру, евреи подтягивают колени к подбородку, а локти растопыривают, чтобы защитить почки от пинков. Французы начинают биться в истерике и сучат тонкими ножками. Англичане сидят в полной прострации перед своим разлитым по столу чаем и не знают, что предпринять дальше и куда вообще деть руки. Латиносы вытаскивают наваху и плавно описывают ею восьмерки перед лицом атакующего объекта. Поляки начинают обвинять в происшедшем окружающих и делают это до тех пор, пока их чем-нибудь не заткнешь. Новозеландцы прищуриваются, закладывают руки за спину и отставляют в сторону левую ногу, словно демонстрируя своим видом: «Ну, попробуй возьми!». Японцы глупо хихикают и кланяются, всеми силами пытаясь перевести произошедшее в шутку. И только мы, русския, молча терпим некоторое количество времени, а потом встаем во весь рост и спасаем всех одним хорошим ударом кулака.

Именно так, в соответствии с устоявшимися национальными ролевыми схемами, мы и вели себя в тот момент. Саша выволокла ничего не соображающего, окровавленного Плеханду за шиворот и пинками погнала его за угол здания, где можно было укрыться. Янкель пихал впереди себя отчаянно ковыляющую мисс Хоган с разбитой коленкой. Семецкий попытался рисовать пальцами на борту вписавшегося в фонарный столб микроавтобуса, но Бенедиктус, не отрываясь от палма, при помощи подзатыльника направил его в укрытие. Я замыкал отступление, зажимая ладонью горлышко спасенной полбутылки коричневого — все остальные в суматохе побросали свои контейнеры в машине.

Прямо над нами улицу пересекала старая линия электропередачи. Невидимые в темноте высоковольтные провода жужжали и потрескивали, словно неисправная электролампа в кошмарах Дэвида Линча. Мы форсированным маршем миновали несколько кварталов, когда позади наконец глухо бабахнуло — исковерканная искрящая проводка и выходившие из пробитого бака бензиновые пары наконец нашли друг друга. Я с самого начала предложил разделиться и линять поодиночке, чтобы нас тяжелее было накрыть всех разом, а накрыв, тяжелее связать с взрывом в портовых кварталах. Саша в ответ предложила мне отсосать. Я вякнул что-то насчет фликов. Янкель выразился в том смысле, что флики сосут за копейки вприсядку в гамаке на горных лыжах в лесополосе в летний период. Дальше мы рвали когти молча. В общем-то, я могу их понять: народ был категорически напуган происшедшим и жаждал объяснений.

Простейшее объяснение бултыхалось у меня в голове уже несколько минут, словно недопитое коричневое в бутылке, которую я так и не выпустил из рук на протяжении всех произошедших с нами пертурбаций. Однако объяснение это было настолько кошмарным, что я ни на секунду даже не допустил, что его следует принять во внимание. Скорее я склонен был предположить, что Митрич оказался тайным шахидом, у которого что-то не сработало в поясе со взрывчаткой. Тем не менее реальная действительность, на короткое время искаженная коричневым приходом, стремительно возвращалась, потрясая кожаной плеткой — де вяти — хвосткой со свинцовыми грузилами на концах, и игнорировать ее далее было совершенно невозможно.

Тяжело дыша, мы остановились в пыльном, оскверненном банановой кожурой, пластиковыми стаканами и бумажными пакетами сквере. Чертовы джанки обступили меня со всех сторон, и Бен, перелистывая страницу в своем наладоннике кнопкой «Page Down», произнес:

— Итак?..

Я поболтал коричневое в прозрачном пластиковом контейнере, разглядывая его на свет. Затем еще раз тщательно обнюхал горлышко и, наконец, провел органолептическую экспертизу: слегка глотнул и покатал на языке. Выплюнув материал экспертизы, я еще раз посмотрел на плещущуюся в бутылке дрянь и вдруг изо всех сил запустил бутылкой в ближайшую вертикальную поверхность, в роли которой выступила разрисованная задняя стенка телефонной будки.

Джанки пытливо, с нехорошим огоньком в глазах наблюдали за моими действиями, ожидая вердикта.

Джа Растафара! Каким образом я ухитрился не заметить в аромате коричневого этот странный, едва уловимый креозотный запах? Для чего я не уловил в букете коричневого чуть заметных вишнево-ванильных оттенков? Как я посмел не обратить внимания, что цвет напитка слегка смещен в сторону багровых тонов?..

Западло, вот как это называется. Величайшее западло. Четыре величайших западла в мировой истории: троянский конь, Пизанская башня, генерал Груши и дрянь, Которую старый добрый Булмук продал мне сегодня вечером.

— Нам продали сердитое коричневое! — выкрикнул я срывающимся голосом. — Коку для него выращивают в Хиросиме и Чернобыле! Колу для него опыляют бразильские пчелы-убийцы! Воду для него берут в малярийных болотах Амазонки и зараженных вирусом Эбола озерах Центральной Африки! В емкости с вызревающим сердитым коричневым мочатся бешеные собаки и плюют приговоренные к пожизненному заключению ВИЧ-инфицированные преступники!

— Зачем же столько сложностей, если оно идет в ту же цену? — резонно возразила Саша.

— Для бешеной собаки семь верст не крюк! — проговорил я по-русски, чуть не плача. — Спецслужбы специально запускают в оборот сердитое коричневое, чтобы свести количество свободных джанков к минимуму!

— То есть?.. — холодея, пролепетала Лэсси.

— То есть, ребята, мы влипли по самые помидоры! Но как же так? Проверенный источник, супернадежный дилер… И ты, Брут, сукин ты сын!..

Невольно на ум пришла философская сентенция из старого рашенского мультика: «И живые позавидуют мертвым!» Гребаные американцы в таких случаях, если мне не изменяет память, говорят: «Упс!», иногда прибавляя затем: «Ай дид ит эгейн!»

Западло, однозначно. Это типа как лазишь бесстрашно по порносайтам, всецело полагаясь на антивирус Касперского, и вдруг получаешь в диалоговом окне этакую смачную плюху, современное «мене-текел-фарес»: «Опасная ситуация! Сбой при лечении! Поздравляем от всей души, господин полный лох, ваш компьютер заражен неизлечимым вирусом QWE6032.dll. Можете купить себе банановое мороженое с вишенкой наверху и засунуть его себе поглубже в задницу». Или как-то так. Впрочем, был бы Касперский господь бог, жили бы мы все в шоколаде и кушали бы сплошную манну, макая ее в осетровую икру — в Раше, по крайней мере. Или ходили бы с ног до головы в черном, молились бы Рогатому Божеству и резали в его честь первенцев — это уже смотря какие стремления у вышеозначенного Касперского превалируют. Но покуда Касперский не господь бог, свою голову на плечах надо иметь.

А у меня, судя по всему, на плечах специальный такой мяч для игры в американский футбол.

— Дяденька Бог, если ты есть, спаси мою душу, если она есть! — горячо взмолился я по-русски, сложив ладошки под подбородком.

Сашнёв, увидев это, моментально просекла, что шутки кончились. Несмотря на то, что я был целиком поглощен молитвой, мне не понравилось, как Саша на меня смотрит. У нее был трудный взгляд. Когда Саша смотрит на меня таким взглядом, она напоминает мне борчиху сумо. Если она при этом еще и голая, мне хочется немедленно перезагрузиться.

— И мы что, все лопнем, как вот это вот чмо? — в ужасе поинтересовалась мисс Хоган.

Я медленно перевел на нее безумный взгляд.

— Нет, — выдавил я. — Сердитое коричневое на каждого действует по-своему. Мы будем отбрасывать копыта в строгом соответствии с пропорцией выпитого и собственными подсознательными страхами. Правда, рассказывают, кое-кому удавалось остаться в живых, невзирая на девяностопятипроцентную смертность…

О сердитом коричневом давно и упорно ходили чрезвычайно свирепые слухи. Кроме того, мне лично приходилось видеть, что остается от людей, неосторожно попробовавших сердитого коричневого. Так что у меня было достаточно поводов для беспокойства. Проще говоря, я был на грани истерики.

— Альт два шифта! — грязно выругался Янкель и от всей души врезал мне кулаком в физиономию.

Когда я упал, он несколько раз пнул меня тяжелым берцем в область таза, после чего назвал чем-то вроде желтой рыбы. И еще червяком. Земляным червяком. Он хотел дополнительно заехать мне ногой в ребра, но я технично уклонился. Янкель попал в фонарный столб и взвыл от боли.

— Так, стоп! — рявкнула Сашнёв, хватая Янкеля сзади за глотку. — Мидянина мочить рано! Пусть сначала расскажет, как бороться с сердитым коричневым!

— С сердитым коричневым бороться бесполезно, — простонал я, пряча лицо в ладонях. — Лучше замочите меня сразу. Будет не так больно, когда оно вставит в полный рост…

— Тем более рано мочить Мидянина, — заявила Саша, прижимая к фонарю дергающегося Янкеля, который все еще порывался добраться до меня, невзирая на усиливающуюся асфиксию. — Пусть мучается вместе со всеми!

— Бюскермолен и Роелофсен! — хрипел полузадушенный Янкель, пытаясь высвободиться из ее железной хватки. — Розенкранц и Гильденстерн! Контрол альт делит!..

— Секунду, ребята, — оторопело произнес Семецкий. — Вы это чего, всерьез, что ли? Бэзил, харе, пора уже глупо захихикать и заявить, что это была идиотская шутка!..

Я протяжно застонал.

— Димыч, — ласково уговаривала Саша дергающегося в агонии Янкеля, — ты же сам говорил, что хочешь промелькнуть гребаным метеором и так далее, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, и тому подобное дерьмо. Сейчас твоя мечта осуществится — сдохнешь со вкусом, как и подобает истинному джанку.

— Пошла в пенис, сука! — прохрипел Янкель. Наконец Сашнёв отпустила его, опасаясь задавить до смерти раньше времени. Деметриус скорчился, обняв одной рукой фонарный столб и растирая другой пострадавшую шею.

— Адреналиновое приключение, однако, — заценил Кирае Бенедиктус, флегматично глядя в палм. — Четкашно. Давно не было так прикольно. — Он помолчал и обратился ко мне: — А почему ты ничего не говоришь за демона коричневого? Я тут нашел в «Гугле».

— А. В принципе да. — Я все еще никак не мог отойти от шока, меня всего трясло, как стиральную машину в режиме «отжим». — Есть один старый способ избавиться от воздействия этой дряни. Демон коричневого. Но это скорее из области джанкового фольклора. — Я слизнул выступившую в уголке рта кровь.

— Что еще за демон? — ухватилась за соломинку Саша.

— Демон коричневого, — терпеливо пояснил я. — Такая тварь, которая непременно чудится, если попробовать сердитого коричневого. Только он прячется. Это как бы квинтэссенция сердитого коричневого, его мысленный образ, возникающий у пациента после принятия дозы. Вообще весь коричневый приход построен на собственных неконтролируемых эмоциях экспериментирующего с коричневым джанка, который видит исключительно то, что заложено в его подсознании. Всю свою изнанку, так сказать. И демон коричневого — тот визуальный образ невидимого, но коварного и опасного агрессора, каким представляется нашему мозгу вторгшийся в организм и жестоко нарушающий его нормальное функционирование психоделик. Ну, наподобие виртуально визуализированного ядра компьютерного вируса. При этом подсознание непроизвольно персонифицирует визуализированную сущность сердитого коричневого, наделяет ее некими личными чертами, индивидуальными для каждого джанка…

— Короче, Склихосовский! — прервал меня Семецкий еще одной русской репликой, которую я в свое время успешно внедрил в обиходный лексикон банды, убедительно живописав всю ее мощь и энергетику при явном лаконизме.

— Короче, нам нужно найти демона коричневого и победить его. Или хотя бы уговорить выпустить нас из его реальности.

— Иначе никак?

— Можно, конечно, просто подождать, пока закончится действие сердитого коричневого. Шесть часов плюс-минус полтора часа. Но мне кажется, что в сложившейся ситуации это не самый лучший выход.

— Проклятье! — сказал Семецкий. — Этот демон — какой он?

— Огромный, — сказал я. — В этом сходятся все очевидцы. В остальном начинаются разночтения. Иногда он является в виде мудрого старца И то или огненного тарантула, и тогда с ним можно договориться. Если он принимает обличье Спайдермена или огромной серебряной ложки, переговоры бесполезны — можно только драться. Если демон надевает личину Дженифер Лопес или розового кролика с барабаном в лапах и батарейкой в спине, возможны варианты. Все вариации демона сводятся к этим шести архетипам, и важно правильно определить, к какому именно относится ваш демон в данном конкретном случае. Но вообще-то я сам никогда с этим не сталкивался. Мне казалось, что это просто традиционные джанковские байки…

— Черт! — рявкнул Янкель. — Черт! Черт! Ну почему все это всегда случается именно со мной? Где его искать, этого твоего демона?

— Он наверняка где-нибудь возле воды. Он любит влажные эманации Инь. Кроме того, ему нужно возвышенное место, чтобы наблюдать за городом — ну-ка, где еще пьют коричневое!

— Мост через Темзу! — воскликнула мисс Хоган. — Этот, дурацкий, как его! С высокими башенками! Который «Темз телевижн»!

— Мидянин, — подозрительно сказала Саша. — Сдается мне, ты активно вешаешь нам на уши макаронные изделия малого калибра. Лепишь первое, что приходит в голову, чтобы мы не завалили тебя прямо на месте.

— Ну, ты! Дабтин Фомас! — обиделся я. — Пошла в сраку. Если у общества есть другие идеи, я готов выслушать любые встречные предложения.

Сашнёв тяжело сплюнула.

— И даже не пытайся рыпаться, — заявила она. — Даже не пытайся слинять. Если помнишь, я зыкинско метаю бритвенные лезвия на сорок метров.

— Брось, — сказал я. — Мы в одной лодке. Мне тоже нужен демон коричневого. Вместе нам с ним будет легче справиться.

— Ну-ну, — угрожающе произнесла Саша. — Смотри мне, гребаный рашен. Я не спущу с тебя глаз.

— Никогда не доверял гребаным рашенам, — произнес Янкель. — И впредь не буду, если жив останусь. Аллилуйя.

— Аллилуйя, брат, — отозвался Семецкий.

Пока мы держали военный совет, он при помощи своих красящих пальцев быстро превратил мокрое пятно, оставшееся на стенке телефонной будки от коричневого, в топографически точную карту острова Ньюфаундленд с указанием населенных пунктов и высочайших точек местности.

— Кто у нас местный? — Я повернулся к Янкелю. — Как нам быстрее добраться пешком до этого дурацкого моста, который «Темз телевижн»?

— Мы можем угнать машину, — мрачно заметил Янкель.

— Если мы снова прямо на ходу потеряем водителя, можем навернуться все одновременно, — ответил я. — Ну? Скоренько!

Янкель сориентировался, составил в голове какой-то маршрут, и мы всем стадом бросились в указанную сторону. Меня терзали смутные сомнения насчет того, что обдолбанному Деметриусу можно доверять, но вариантов не было, тем более что прочие джанки, знавшие Лондон отдельными кусками, не выдвинули возражений.

Мы благополучно миновали еще пару пустынных кварталов с сумрачными одноэтажными домиками из закопченного красного кирпича, когда из-за поворота появились огромные, в полтора человеческих роста, ножницы. Ничего отталкивающего или пугающего; просто огромные ножницы. В два размашистых шага приблизившись к Плеханде, они качнулись набок, скользнули вперед, так что опешивший латинос оказался точно между двумя сверкающими отточенными лезвиями, и резко сомкнулись с характерным щелчком. Плеханду перерезало пополам с такой легкостью, словно он был набит тряпьем. Совершив молниеносную экзекуцию, ножницы снова приняли вертикальное положение и в несколько широких шагов скрылись за углом.

Я почувствовал, что меня начинает трясти. У моих ног содрогались еще теплые половинки Андреса, из них хлестала какая-то фиолетовая дрянь, а напротив стояла Лэсси, зажимая себе ладонью рот и тем самым сдерживая крик или рвущуюся наружу рвоту.

— Опа, — только и сумел произнести озадаченный Янкель.

Мне подумалось, что завтра флики здорово охренеют, когда найдут на асфальте вот это. Впрочем, если дела пойдут и дальше в таком духе, завтра им предстоит еще неоднократно удивиться.

— Нам надо двигаться быстрее! — ломким голосом пискнула Саша. Мне показалось, что сейчас она завопит пронзительным басом.

Семецкий быстро очертил половинки Андреса толстой белой линией, чтобы флики завтра сэкономили на мелу.

— Брось! — рявкнул я. — Вперед!

Я хотел привычно ухватить его за шиворот, но почему-то сгреб за загривок. Это меня несколько удивило: жест был отработанным. Я развернул Семецкого к себе, чувствуя, как легион ледяных мурашек в солдатских калигах с торчащими из подошв дюймовыми гвоздями снова начинает неторопливое триумфальное шествие от моего копчика в направлении шеи.

— Чертов поляк! — взревел я. — Где ты ухитрился так стоптаться?

И ранее невысокий Юрайя теперь едва доставал мне до середины груди. Для того чтобы поцеловать его в макушку, мне пришлось бы нагнуться.

— Двигаемся, двигаемся! — донесся издали голос убежавшей вперед Саша.

— Не вздумай больше рисовать! — предупредил я Семецкого, когда мы возобновили движение. — Это сердитое коричневое, не забывай. Ты рисуешь собственными внутренностями и мясом, поэтому уменьшаешься в размерах ровно настолько, сколько израсходовал краски!

— Блин, Мидянин, — пробормотал Юрайя, — ты бы знал, какой это кайф… когда делаешь вот так… — Он поднял растопыренные пальцы и поводил ими перед лицом, словно раскрашивая его в боевую индейскую раскраску. — Всякий оргазм, всякий приход бледнеет перед этим…

Янкель, Сашнёв, Хоган и Канадзава убежали не так далеко. Образ жизни хронического джанка не способствует легкоатлетическим рекордам. Они стояли на другой стороне улицы возле забитых досками витрин брошенного бара и, согнувшись в три погибели, пытались восстановить дыхание. Саша, кроме того, надсадно кашляла, невнятно матерясь, Лэсси же зажимала рукой судорожно колотящуюся селезенку.

Нам с Семецким следовало присоединиться к ним, однако, едва ступив на пустынную двухрядную проезжую часть, я сразу понял, что сейчас произойдет. В раннем детстве меня чуть не сбила машина, и с тех пор переходить через дорогу стало для меня пыткой. Я начинал паниковать, едва приблизившись к краю тротуара. Пожалуй, это была моя самая жестокая фобия, сохранившаяся с детских лет. Лучшего способа расправиться со мной у сердитого коричневого просто не было.

Я готов был держать пари на что угодно, что сейчас из ниоткуда материализуется огромный черный джип с наглухо закрытыми тонированными стеклами, который размажет меня чугунной радиаторной решеткой о ближайшее дерево, а если Промахнется с первого раза, то будет преследовать вопящего и непрерывно мочащего джинсы от ужаса, по вымершим улицам, как в «Колесах страха», кои, в свою очередь, являются ремейком более раннего фильма шестидесятых годов «Автомобиль дьявола». Сердитое коричневое способно на любую подлость.

На ватных ногах я сошел с тротуара и двинулся на противоположную сторону улицы. Мне почудилось, что из-за соседнего здания высунулось с глухим рычанием черное рыло с раскосыми фарами дальнего света и кровавой надписью на лобовом стекле: «Умру, но газ не сброшу». Впрочем, видение тут же рассеялось. Не в силах согнуть ноги в коленях, я журавлиным шагом добрался до противоположного тротуара, приблизился к нашим, оперся спиной о грязную стену и утер подолом футболки с Масяней обильно струящийся со лба могильный пот.

Ну что ж. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, а кому суждено быть растерзанным в африканских джунглях гигантской гориллой-людоедом, тот нипочем не попадет под машину. Следовательно, у меня есть куда более изысканные и кошмарные подсознательные фобии, которые сердитое коричневое активизирует чуть позже. Это некоторым образом обнадеживало.

Из глубины подсознания услужливо выпрыгнули светящиеся неоном огромные буквы: «РУССКИЯ НЕ ЗДАЮТЬСА!!!»

На дверях бара, возле которого мы столпились, облупленными пляшущими буквами было написано, что внутри клиентов ожидает надоедливое ограбление, или как там переводится это ихнее strip-tease. Туго у меня с языками, туго.

— Надо двигаться, — проговорил я. — Харе загорать. У нас нет времени на глупости.

— Сейчас, еще минуточку, — простонала несчастная Саша.

— Мы не можем так быстро, — отрезал Кирае Бенедиктус, перелистывая свою электронную книжку. — Имей совесть, гребаный рашен. Прямо никакой политкорректности.

— Мистер Канадзава, — вкрадчиво произнес я, внезапно пораженный страшной догадкой. С момента принятия внутрь коричневого он ни разу не поднял головы от своего наладонника. Похоже, он так и бежал, не отрывая взгляда от текста.

— Ну, — сказал Бен Канада, глядя в палм.

— Посмотри-ка на меня немедленно!

— Зачем? — Узкие глаза Бенедиктуса, продолжавшие стремительно бегать по строчкам, сузились еще больше, он почувствовал подвох.

— Так надо. Ну, быстренько!

— Пошел в дупло, — отозвался Бен, упорно, слишком упорно не отрываясь от произведения г-на Конде.

Без дальнейших китайских церемоний я схватил его палм и дернул на себя. Завладеть машинкой мне не удалось: пальцы Канады, вцепившиеся в пластиковый корпус, побелели от напряжения. Однако в момент рывка я отчетливо увидел толстые лиловые щупальца, тянущиеся из палма и опутывающие лицо и голову несчастного ниппонца. В то время, пока Бенедиктус читал книгу, книга сама читала его, высасывая нашего коллегу изнутри.

— Отберите у него эту дрянь! — заорал я, отброшенный Бенедиктусом к стене пакгауза. — Она его жрет тайком!

Янкель и Сашнёв, уже готовые к любой неожиданности, мгновенно сориентировались и бросились на Канад заву, но тот прошел в свое время неплохую специальную подготовку и сразу с разворота вырубил Деметриуса ногой между глаз. Саша получила острым носком «казака» в печень и временно также выбыла из борьбы за главный приз. Канада дрался вслепую, не отрывая лихорадочного, остановившегося взгляда от палма. Зрачки у него стали огромными и горизонтальными, словно у козы. Отбив первую атаку, он выхватил из-под косухи «кольт»-«бульдог» и начал палить во все стороны, чтобы не дать противнику приблизиться незамеченным. Отдачей Бена сносило чуть не на полметра. Имея достаточный опыт участия в вооруженных боестолкновениях, мы разом попадали на асфальт при первых же звуках выстрелов и уже снизу благоговейно смотрели на разбушевавшегося берсерка. Возможно, именно так бился с Медузой Горгоной мифический Персей — глядя в зеркальный щит в левой руке, а правой беспорядочно сея вокруг себя крупнокалиберную латунную смерть с мягким сердечником.

Замешкавшаяся с падением носом в асфальт Лэсси не издала ни звука, когда пуля вошла ей точно между глаз, разбрызгивая мозги. Страшная мощь гидравлического удара, или как он там называется, отшвырнула девчонку назад и впечатала всем телом в кирпичную стену.

Поскольку наш приятель из страны Ямато расходовал патроны крайне нерационально, вскоре они у него с удручающей неизбежностью подошли к концу. Тогда он швырнул ставшей бесполезной пушкой в залегшего неподалеку Семецкого и закричал, глядя в палм:

— Бду! Бду! Поэйра да Энкрузильяда! Эшу Рей! Эшу ди Капа Прета! Ком эле нингем поди!

Мне стало совсем плохо, потому что я понял, что сейчас из палма полезут во все стороны вудуистские Эшу, любезно описанные г-ном Конде в его масштабной работе, и тогда нам окончательная и бесповоротная хана. Сейчас в пространстве, безнадежно искаженном сердитым коричневым, могло произойти все, что угодно. Я не удивился бы, если бы Бенедиктус вдруг извлек из кармана живого розового слона или заставил Луну обрушиться на Вестминстерское аббатство.

Однако что-то, видимо, пошло не так, как задумывалось, поскольку никаких тварей не появилось. По экрану побежали яркие галогеновые огни, из аппарата повалил густой белый дым. Я вновь отчетливо увидел толстые сиреневые щупальца, густо облепившие несчастного ниппонца. Он барахтался среди них, напоминая скульптурную группу «Лаокоон и С⁰ борются со змеями», и всячески пытался удержаться в реальности, но щупальца настойчиво тянули его за собой. В ослепительной вспышке, сопровождаемый оглушительным треском и многочисленными статическими молниями, как Терминатор при первом своем появлении в одноименном кино, Бен Канада был одним рывком втянут в плоскую коробочку электронной книги, после чего она упала на грязный асфальт. Как бы после некоторого раздумья палм схлопнулся внутрь самого себя и тоже исчез.

Ну что ж. Если мы и дальше станем терять по три человека каждые десять минут, надолго нас не хватит. На четверть часа от силы, при особом везении.

Я повернулся. Упс! Поправка: по два человека. Что ж, наши шансы определенно увеличиваются до получаса. Лэсси сидела возле стены, к которой ее отбросило точным попаданием из «бульдога», и, тихо чертыхаясь, безуспешно пыталась принять вертикальное положение. Откровенно говоря, попадание пули такого калибра должно было гарантированно снести ей полчерепа; кроме того, я отчетливо видел, как у нее брызнули мозги — да, вот они, неправильная кровавая окружность с лохматыми краями на стене; впрочем, сталкивался я в своей обширной практике со случаями и похлеще. Я шагнул к Лэсси и помог ей подняться с земли.

Семецкого кровавое пятно на стене заинтересовало до чрезвычайности. Он приблизился к нему и быстро, одним росчерком, превратил его в Ом Свасти.

— Не расходуй себя попусту! — прикрикнул я. — Но ради всего, святого, Монтрезор, откуда ты знаешь про Ом Свасти?

— Да я в первый раз вижу эту загогулину! — заорал Семецкий.

Я уже собирался было дать необходимые пояснения, но слова застряли у меня в глотке.

— Юрайя, — наконец сумел выговорить я. — Если ты видишь то же, что и я, хреновые дела наши.

— Я вижу тебя, — произнес Семецкий.

— Слава богу, — сказал я. — Я вижу тебя. Но дела наши все равно хреновые.

Семецкий был вынужден согласиться, поскольку у него не было ни единого повода не согласиться.

Проблема состояла в том, то мы отчетливо видели друг друга, хотя между нами стояла Лэсси Хоган. Мы видели друг друга через огромную дыру в ее голове, пробитую пулей из бенедиктовского «магнума».

— Мама, — тихо сказал Семецкий. — Меня сейчас вырвет. — На всякий случай он достал выкидной нож, щелкнул лезвием и угрожающе оскалился. Количество поступившего сегодня в кровь юного поляка адреналина начинало понемногу зашкаливать. — Ни у кого нет с собой пластыря?

— Лэсси! — жалобно позвал я. — У тебя ничего не болит?

— Ч-ч-черт, — простонала она. — Великий Моргот! Такое ощущение, будто осколком кирпича в лоб отрикошетило…

Она достала из кармашка зеркальце, но я коршуном бросился на нее, завернул руку за спину и, заломав запястье, заставил выпустить зеркальце и растоптал его каблуком.

— Не стоит тебе пока на это смотреть, — авторитетно заявил я.

— Что, все так плохо? — напряглась Лэсси.

— Да нет, ничего особенного. Просто будет здоровенный синяк.

Надувшись, мисс Пробитая Голова захлопотала над бесчувственным Янкелем, который выброшенной на берег морской звездой раскинулся на тротуаре. Сашнёв уже оклемалась без посторонней помощи, как обычно, и, встав на четвереньки, задумчиво обозревала пейзаж после битвы.

Янкель открыл глаза, увидел над собой склонившуюся мисс Хоган с модернизированной внешностью, тут же снова закрыл глаза и уронил голову, крепко стукнувшись затылком. Потом снова открыл глаза, снова закрыл и произнес:

— Мидянин, ты совершенно определенно покойник. Буквально труп.

У меня чесался язык ответить в том смысле, что типа все мы тут сугубо покойники и практически трупы, но я решил не обострять и без того не самую выигрышную для меня ситуацию.

Следует отметить, что на сей раз обошлось без особых истерик и такешикитановских страстей. На них просто не было времени. Оставшиеся в живых слишком остро ощутили насущную необходимость немедленно отыскать демона коричневого и любыми средствами прекратить весь этот кошмар.

— Далеко еще? — тяжело выдохнула Саша.

— Нет, уже близко, — отвечал Янкель. — Наискосок. Черт, черт, черт!

Обмениваясь колкими замечаниями, мы пересекли некогда культурный парк, ныне по колено заросший репейником и заставленный полуразложившимися остовами брошенных автомобилей. В низинах, где скапливалась влага, омерзительно гнили остатки прошлогодней травы и какая-то подозрительная, сваленная кучами органика. Оступившись, Янкель неосторожно шагнул в одну из таких куч и с проклятиями провалился по колено.

— Дайте руку, скоты! — заорал он.

Я послушно протянул руку, но, к счастью, дотянуться до него не успел. Что-то рвануло Янкеля снизу, словно Люка Скайуокера в мусоросборнике Звезды Смерти, и он мгновенно, не успев даже выматериться как следует, провалился вниз, с головой погрузившись в полужидкую трясину. На поверхности заплясали вырывающиеся из глубины пузыри воздуха.

Трясущимися руками я ухватил попавшийся под руку прут и с превеликой осторожностью потыкал им в компостную кучу. Никакого Янкеля внутри ее не было и в помине. Глубина залитой водой гнилой кучи вообще не превышала двадцати сантиметров, а потом палка упиралась во что-то твердое наподобие бетонной плиты.

Без Янкеля ориентироваться в пространстве стало тяжело, однако направление уже было задано и вдали слышались пронзительные вопли чаек. Следующие несколько кварталов мы преодолели в гробовом молчании и снова остановились отдышаться.

— Ты чего это на меня уставился? — вдруг яростно накинулась на меня Лэсси. Парализующий ужас за собственную шкуру и потеря Янкеля натянули ее нервы до предела, и она была готова сорваться на ком угодно.

— Любуюсь выражением твоего лица, — угрюмо пояснил я.

Дыра во лбу мисс Хоган стремительно и недвусмысленно увеличивалась прямо на глазах. Теперь в нее уже можно было просунуть средних размеров кулак — допустим, кулак малолетки Семецкого. Было совершенно ясно, что скоро мы потеряем и Лэсси. Наши дела по-прежнему оставались хреновее некуда.

Узкие и грязные петляющие переулки наконец вывели нас на берег Темзы. Изогнутая линия фабричных зданий с выбитыми стеклами вдруг оборвалась, и впереди, отделенная от набережной изящным каменным барьерчиком, открылась довольно широкая водная артерия. На ее поверхности лениво покачивались обширные нефтяные пятна, трупы птиц, пластиковые банки и полусгнившие доски. А вдали — я не поверил своему везению — виднелся искомый знаменитый мост с башенками, и в воздухе над ним определенно что-то шевелилось. Что-то, напоминающее сгусток грязного тумана или бесформенного бога Цаттогву. Демон коричневого! Теперь оставалось только добраться до него без дополнительных приключений.

Нервно оглядываясь, в любую секунду ожидая какого-нибудь подвоха, мы рванули по набережной в сторону моста. Мимо проползла патрульная машина с двумя фликами внутри, они одарили нас внимательными взглядами, но решили не связываться и стремительно укатили по набережной в обратном направлении.

— Убери ее от меня! — тонко взвизгнул Семецкий. — Господи, это дурацкое сегодня кончится когда-нибудь или нет?

Я сумрачно покосился вправо. От Лэсси остался один только силуэт, точно повторяющий очертания ее фигуры. Пространство внутри девчонки зияло огромной дырой, сквозь которую можно было разглядеть здания на противоположной стороне реки. Тем не менее эта кинематическая схема умудрялась бодро трусить по тротуару рядом с поляком.

Интересное это ощущение — когда на твоих глазах происходит нечто столь невероятное и невозможное, что мозг пасует, пытаясь логически интерпретировать происходящее. Если мозг сдается окончательно, человек сходит с ума. Но вот это ощущение, как твое сознание балансирует на бритвенном лезвии между сумасшествием и здравым смыслом, — острейший экстрим! Куда там дикому сноуборду в Альпах.

Сегодня этого экстрима у нас уже было в избытке. Я от него начал даже понемногу уставать. А потому что не пей сердитого коричневого! не пей! не пей!..

Саша прихрамывала все сильнее и сильнее. Наконец она совсем отстала, и я оглянулся, чтобы выяснить, в чем дело.

— Мать его, Мидянин! — изумленно крикнула она мне. — Я прорастаю!

Действительно, ее массивные «гриндерсы», оснащенные тяжелыми подошвами с металлическими вставками и вделанными по краям кусочками бритвенных лезвий, которыми так удобно отбиваться от полицейских собак и детей младше шести лет, пустили корни. Взломав асфальт, гибкие серо-зеленые побеги, растущие из ботинок Саши, неудержимо тянулись под тротуар, не давая ей сдвинуться с места.

Все, понял я. Кина не будет. Банда «Факин Джанки» кончилась в судорогах и горячечном бреду.

Мой дикий блуждающий взгляд внезапно упал на серую металлическую кабинку в соседнем заброшенном сквере, напоминавшую уличный биотуалет или глухую телефонную будку. Распреканальство, как же все просто!

— Народ, только ничего тут не делайте без меня, — взмолился я. — Не лопайтесь, никуда не суйте пальцы, не пытайтесь прикурить сигарету, не умирайте и не исчезайте. Если придут ножницы — бейтесь до последнего! Я мигом!

Ну почему я сразу не подумал, что выходить из этой реальности нужно там же, где и заходил? В итоге я вот уже без малого десять лет рыщу по этой дурацкой Вселенной в поисках выхода (при этом физически не состарившись ни на месяц, следует заметить), а выход все это время постоянно маячит у меня перед глазами!

Я ввалился в кабинку и опустил в монетоприемник мелочь. Из стены выдвинулся металлический антивандальный шлем, уже исцарапанный изобретательными юными вандалами и покрытый надписями непристойного характера. Я поспешно нахлобучил шлем на голову. Сбоку выдвинулись два желтых пера, которые стали нежно щекотать мне ушные раковины. Еще два пера оказались у меня в носу, еще одно — во рту. Чертовски неудобный интерфейс, но так уж решил разработчик. Перед глазами полыхнул синий экран, и сознание на мгновение померкло.

Затем дверь кабинки приоткрылась, ив щель просунулась голова Семецкого.

— Жив? — поинтересовался он. — С возвращением!

Я сорвал с головы шлем и выбрался из кабинки.

Все наши были в сборе. Янкель и Лэсси в школьных костюмах сидели на скамейке, держась за руки, ухоженный и причесанный Митрич фотографировал их цифровой камерой. Саша покупала что-то у мороженщика на противоположном конце сквера. Плеханда стоял позади скамейки, облокотившись на спинку, и оживленно обсуждал с Кирой Бенедиктусом новую книгу Конде. Семецкий подошел к ним и с ходу вступил в разговор. Приятно пахло цветущей земляникой и свежей листвой.

Господи всемогущий, спасибо тебе ныне и присно, и во веки веков, аминь! Я дома.

В чистом, залитом солнечным светом парке с подстриженными газонами и кустами чинно, с достоинством прогуливались нарядно одетые, улыбающиеся люди, доброжелательные полицейские и воспитанные собаки. На огромных клумбах были выложены из ярких разноцветных цветов королевские атрибуты и нравоучительные надписи. В пронзительно голубом небе проплывали белоснежные облака. За парковой оградой виднелись уютные двухэтажные коттеджи. Я задрал голову и засмеялся от счастья.

Господи! Этот омерзительный сон закончился. Но черт побери, как я мог, даже в этой безумной виртуальной реальности, называть Деметриуса, своего лучшего друга, гребаным жидом?! Человека, чья древняя, мудрая, богоизбранная нация подарила миру буквенный алфавит, банковскую систему и атомную бомбу? А Андрее? К сожалению, Мексика слегка отстает от нас в экономическом развитии, что не может не накладывать определенный отпечаток на ее население, но делать на основании этого уничижительные обобщения о гордых потомках ацтеков и испанцев, поделившихся с нами рецептом текилы «Санрайз» и гением Антонио Бандераса? А добрый Юрайя (я все забываю спросить, как звучит его имя на родном языке, а ведь ему, наверное, было бы приятно), представитель небольшого народа, выдвинувшего тем не менее в величины мирового масштаба Николаса Коперника и Яромира Ягра? А невозмутимый Кир Канадзава, вся внешность которого дышит многотысячелетней культурой империи Ямато, подарившей нам автомобиль «Хонда» и очень добрый анимешный сериал про Чебурасику? Я уже не говорю о Саша, без народа которой у нас не было бы сыра «камамбер», тончайших столовых вин и французского Сопротивления. Я уже не говорю о Лэсси, ибо без Новой Зеландии мы до сих пор только мечтали бы об экранизации «Властелина колец» — и страшно подумать, что могло случиться, если бы за экранизацию взялись Спилберг или Камерон. В конце концов, мы, русския, которые покорили Сибирь, вставили Гитлеру в анус фитиль соответственных размеров и первыми высадились на Луне. Все мы — дети великих народов, нам всем есть чем гордиться, а наши знакомые по колледжу представители малых народностей, например, Стив Moгayк или Егтыргын Морган, могут гордиться именно своей уникальностью, непохожестью на других. Мы все — одна большая, дружная, прекрасная семья.

Я любил всех своих друзей, которые сгрудились вокруг скамейки. Это был мой дом, мой мир, моя маленькая родина. Здесь мне было хорошо. Здесь я готов был прожить еще тысячу лет.

Саша подошла к нам, на ходу вскрывая пластиковую бутылочку кока-колы. Увидев это, я нервно улыбнулся. Интересно, какие процессы в моем подсознании разбудил «Вирт», если я спроецировал на этот невинный традиционный лимонад, давно ставший одним из символов западного образа жизни, свои скрытые страхи и комплексы? Надо будет рассказать об этом школьному психотерапевту…

Присев рядом со мной на скамейку, Саша ласково обняла меня за талию. Мы с ней уже имели секс, не собачий трах, как в искаженном мире «Вирта», а правильный, внятный, вызывающий положительные эмоции секс по взаимной симпатии. Мы тщательно подготовились — красивые цветы, легкое шампанское, свечи, свежие шелковые простыни, индийские благовония. Мои родители, заранее предупрежденные, что мы с Саша собираемся сегодня иметь секс, ушли в оперу, пообещав закончить вечер в ресторане. Затем у нас была длительная любовная прелюдия, дабы как следует подготовить Саша к половому акту, и сам акт, завершившийся вполне благополучно, поскольку девственную плеву ей удалили хирургическим путем несколько месяцев назад.

— Хочешь коричневого, милый? — поинтересовалась она, протягивая мне свою бутылку.

День был жаркий, и я охотно согласился. Приняв бутылку («контейнер», усмехнулся я про себя), я поднес ее к носу. Только что открытое коричневое свежо и остро пахнет морем. Благовонные пузырьки подпрыгивают и кувыркаются над горлышком, выстреливают крошечными энергетическими иглами. Из горлышка поднимается волнующий дымок, как из бутылки с шампанским. Если понюхать загадочно колышущуюся в глубине темно-коричневую маслянистую жидкость через некоторое время после вскрытия бутылки, можно уловить ярко выраженный запах японской софоры.

Я блаженно глотнул. На вкус коричневое божественно. Не всем нравится с первого раза. Практически никому не нравится с первого раза. Однако подсевший на коричневое подросток не может думать ни о чем, кроме этого специфического вкуса. Оно кисло-сладкое, покалывает язык и оставляет на зубах оскомину — зубы начинают скрипеть, будто свежевымытые волосы. Едва только первая порция коричневого поступает в организм, как тот начинает работать, словно хорошо смазанная машина. Ничего вроде бы принципиально не меняется, но окружающее пространство ощущается совсем по-другому. Появляются бодрость, легкость во всем теле, жгучее желание сделать что-нибудь полезное для людей и своей страны. Это наш напиток — энергетический напиток для энергичных молодых людей.

Еще мы очень любим выпить у дядюшки Джа Ба чашечку-другую зеленого — так мы между собой называем китайский чай малонг. Он тоже вызывает прилив сил и при этом крайне полезен для организма.

Мимо прошел неприятного вида молодой человек с сигаретой в зубах. Вынув сигарету изо рта, он швырнул ее прямо на парковую дорожку и поспешил дальше. Я покачал головой. Надо же, бывают еще и в наше время такие вот странные типусы. Встав со скамейки, я двумя пальцами взял тлеющий окурок и отправил его в урну.

Да и вообще табакокурение — омерзительная привычка, наносящая непоправимый ущерб организму. Лично я для введения в кровь никотина использую снюс — шведский сосательный табак. Совершенно чумовая вещь! Каждый день миллионы курильщиков попадают в ситуации, когда курение ограничено — во время авиаперелетов, на длительных деловых совещаниях, в кинотеатрах или метро. Для курильщика подобные ситуации могут стать непереносимыми. Очевидное решение — снюс: бездымный табак, который популярен в Швеции вот уже более… А, это я, кажется, уже говорил. Какого черта? Мне заплатили только за одну рекламную вставку.

— Ну что, любимый, как путешествие? — насмешливо промурлыкала Саша, прижавшись ко мне теплым боком, когда я вернулся на скамейку.

Из всей нашей компании только я до сегодняшнего дня еще не лазил в «Вирт». Сегодня наконец сподобился. Вообще-то я никогда не испытывал особых проблем с запретными инстинктами, но меня уговорил Семецкий, заявив, что всякий современный тинейджер обязан испытать этот катарсис лично. Министерство образования финансировало установку в городе трехсот кабин с «Виртом» внутри, дабы подрастающее поколение имело возможность безболезненно для окружающих и собственной психики сбрасывать эмоциональное напряжение, сопровождающее половое созревание. В основном хватало одного-двух пятиминутных сеансов, чтобы направить нерастраченную энергию в нужное русло и наглядным примером надолго отвратить подростка от антиобщественных поступков. Действительно, меня все еще бросало в жар от стыда, когда я вспоминал, какие ужасные вещи совершал в реальности «Вирта» — реальности, которую сконструировала моя расторможенная при помощи компьютерной программы подкорка, реальности, состоящей из моих подсознательных грязных инстинктов и устремлений.

— Там было ужасно, — улыбнулся я, целуя возлюбленную за ушком. — Я рад, что вернулся.

Саша была несколько полновата в груди и бедрах. Лэсси нравилась мне гораздо больше, но она была подружкой Янкеля, и они, кажется, тоже уже имели секс. Стив Могаук и Егтьфгын Морган также имели секс, чем даже несколько кичились. Честно говоря, я вряд ли стал бы делить постель с парнем, уж больно это экстравагантно, да и противно немножко — хотя попробовать разок, наверное, было бы любопытно. Но это вовсе не значит, что я собираюсь осуждать людей, в чем-то не похожих на меня, избравших другой образ жизни и способ самовыражения. Тем более геев, которые и так слишком много пережили за долгие годы гонений, сопоставимых с произволом испанской инквизиции, гитлеровским геноцидом или советским психиатрическим террором.

Мы шли домой из вегетарианского ресторанчика дядюшки Джа Ба, куда обычно заходили после занятий в колледже, и по дороге немного задержались в парке, поскольку стояла великолепная солнечная погода и приятно было вырваться из душного помещения на свежий воздух. Впереди у нас был целый день. Можно было пойти в спорткомплекс при американском посольстве и поиграть с местными в волейбол — мальчишки против девчонок, — или сходить в киноцентр на новый диснеевский мультик, или взять пару покрывал, молока и печенья и пойти позагорать голышом в парк, или, в конце концов, просто провести остаток дня в семейном кругу за тихими играми и чтением классической литературы. Все было в наших руках. Жизнь принадлежала нам, молодому и энергичному поколению нового века.

Я хотел сказать Саша, что безумно люблю ее и что, возможно, после университета мы поженимся, как вдруг внезапно прямо перед глазами у меня вспыхнула ярко-красная надпись: «Для продолжения сеанса опустите еще два пенса».

Матерясь в голос, я содрал с головы виртуальный шлем и, надсадно выкашливая желтые перья, вывалился из кабинки под фиолетово-коричневое небо ночного Лондона. Увы, то, что я только что видел, не было моей реальностью. Это была реальность компьютерной психоактивной программы «Вирт Джеффа Нуна» — единственного виртуального аналога наркотических веществ, разрешенного к широкому доступу, более того — рекомендованного для снятия стрессов и лечения хронических джанков. Бывали случаи, что джанки со стажем, погрузившись в клубничный сироп «Вирта» и ненадолго почувствовав себя белыми людьми, отказывались от привычного образа жизни, возвращаясь к действительности, порой даже начисто переставали ширяться. Государственная программа по борьбе с джанками предусматривала установку в Лондоне и пригородах трехсот антивандальных кабин с «Виртом» внутри.

Ну ладно. Я хотя бы попробовал.

Я вернулся к оставленным ненадолго коллегам. Мне сразу бросилось в глаза, что за время моего пятиминутного отсутствия Семецкий времени даром не терял. Глухая серая стена здания напротив — кажется, это была задняя стена Британского музея, а может, Лондонской оперы, трудно сказать, — от земли до высоты пяти метров была сплошь закрашена мастерскими граффити. Среди переплетающихся надписей супермодернового дизайна и множества мелких рисунков можно было разглядеть несколько больших изображений. В центре композиции красовался портрет команданте Че с «найковским» логотипом на берете; под ним крупными русскими буквами было написано: «БУРАШКА». Слева и чуть выше были изображены Барт Симпсон и Эми из «Футурамы», самозабвенно занимающиеся любовью. В правом нижнем углу, на куче беспорядочно сваленных человеческих черепов, то же самое делали мы с Лэсси Хоган. Над нами парил карикатурный Квайгон Джинн, световой меч которому заменяла длинная палка копченой колбасы. Венчала эту многофигурную композицию огромная серебристо-голубая надпись: «СДОХНИ СО ВКУ». Надпись осталась незаконченной: видимо, художнику не хватило краски. На асфальте под последней буквой надписи одиноко валялась одна из кроссовок Семецкого. Судя по всему, в экстазе творчества наш польский коллега израсходовал себя до последней капли.

М-да. Здесь лежала его треуголка и растрепанный том Парни.

Я поискал глазами Лэсси, но не обнаружил ее. На том месте, где опустилась на асфальт утомленная ускоренным марш-броском кинематическая схемка, теперь виднелись лишь меловые контуры человеческой фигуры. Пустота внутри окончательно сожрала девчонку. Мамочки, как символично, подумал я. Ей наверняка понравилось бы.

Я обратил взор на Саша и, по уже сложившейся традиции, также не обнаружил ее. Я покрутился возле невесть откуда взявшегося посреди тротуара кленового дерева, которого здесь не было еще пять минут назад, заглянул за него, озадаченно повертел головой по сторонам. Потом разглядел у основания дерева, среди уходящих под асфальт перепутанных корней, обрывки безжалостно разодранных «гриндерсов». Подняв голову, я обнаружил, что ствол дерева прорастает через штанину лопнувших по швам тертых джинсов Саша, на ветвях развешаны клочья ее клетчатой мужской рубашки, а на одну из них надет знаменитый ее перстень со свинцовой печаткой, в которой были зеркально выдавлены крупные буквы «FUCK» — эта надпись непременно отпечатывалась на скуле того несчастного, которого бешеная француженка угощала кулаком в челюсть. Мне некогда было ломать голову над тем, за каким чертом Сашнёв приспичило раздеться догола, изорвать свою одежду, напялить ее на дерево и куда-то отправиться нагишом; точнее, у меня было около трех десятков достаточно правдоподобных версий, но, повторю, мне было категорически некогда их перебирать. Я собирался немедленно разыскать демона коричневого, поскольку вдруг оказаться перерезанным пополам бензопилой на маленьких ножках или обнаружить себя растерзанным на сотню маленьких плюшевых медвежат мне в данной ситуации совершенно не катило.

Не разбирая дороги, я бросился к спасительному мосту. Гадство! Во имя всех почивших членов банды «Факин Джанки», я был обязан выжить во что бы то ни стало. Ведь если бы не эти козлы, ничего бы не случилось, я не попробовал бы этого гребаного сердитого коричневого и до сих пор наслаждался жизнью свободного джанка.

У самого моста я миновал приземистое здание с башенками минаретов. Это определенно была мечеть Мучеников Аль-Акса. Газон перед ней был усеян использованными шприцами, использованными же презервативами и опять-таки использованными пивными бутылками. Я приостановился у железных ворот и широко перекрестился слева направо — подобные гребаные строения следует уважать. Да и вообще любая помощь господа в грядущей схватке с демоном мне определенно не помешает.

Оказавшись под мостом, я начал карабкаться наверх прямо по каким-то проржавелым металлическим конструкциям и кирпичным ступеням, спускавшимся к самой воде. Обегать мост и входить на него как положено, по пешеходной дорожке, у меня уже не осталось ни времени, ни моральных сил. Вообще я уже давно обратил внимание, что всякий мост удобнее всего брать по техническим лесенкам, обычно имеющим место с обратной стороны бетонных или металлических опор. Поминутно оскальзываясь и срываясь, я в конце концов все-таки забрался наверх, перелез через перила и, прищурившись, стал пристально вглядываться в противоположный берег.

На противоположном берегу виднелся Тауэр, чуть правее — Биг-Бен и Виндзор. Наискосок, через Трафальгарскую площадь, торчал золоченый шпиль Адмиралтейства, рядом с ним возвышался Исаакиевский собор, а почти у самой воды можно было разглядеть четыре огромные фигуры фараона Как-Его-Тама, некогда похищенные англичанами с фронтона храма в Карнаке. Напротив них зеркальными отражениями виднелись вырубленные в скале гигантские будды, которых талибы расстреляли из танков 2 марта 2001 года.

Что-то явно было не так в окружающем пейзаже, но я никак не мог понять, что именно. Город плыл в моих болезненно расширяющихся и сужающихся зрачках, город хаотично перемещался во все стороны, словно слои закипающей в кастрюле воды. А над городом я увидел циклопическую слизистую пирамиду из плоти с огромным, глумливо высунутым «роллингстоунзовским» языком наверху. Я сразу узнал ее: это был демон коричневого — американцы обычно рисуют такого на однодолларовых бумажках где-то в районе надписи «In God We Trust». Каждые несколько минут демон с шумом мочился на город, издавая торжествующий рев.

У меня возникло странное ощущение, будто я попал в книгу Эллиса «Гламорама» или в середку бэнксовской «Осиной фабрики». Я поспешно влез на перила моста, раскинул руки в стороны, словно девочка из «Титаника» или статуя Христа из Рио-де-Жанейро, и начал хрипло выкрикивать в пространство:

— Икра! Икра осетровая зернистая (черная)! Богатый источник полноценного белка, незаменимых для организма полинасыщенных жирных кислот, фосфора и железа, витаминов А, Е, В 2 и НЭ! В то же время икра — сравнительно калорийный продукт, в нем много холестерина (100 г икры покрывают суточную потребность в этом жировом компоненте)! Следует также помнить, что в икре довольно много соли! 50 г икры обеспечивают около 20 процентов суточной потребности в белке и фосфоре, витаминах Е и НЭ и около 10 процентов — в витаминах А, В 1, В 2, а также в железе! Икру принято подавать на стол в вазе со льдом, сбрызнув лимонным соком! Если же вы хотите удивить своих гостей, предложите им канапе с икрой и копченым лососем! Для этого тонко нарезанные кусочки лосося сверните конусами, в середину положите чайную ложку сметаны, сверху — икры! Подавать блюдо можно на небольших тостах, украсив дольками лимона!

Пирамида из плоти увидела меня и оглушительно захохотала. Оттолкнувшись обеими ногами от перил, я устремился к демону коричневого, чтобы примерно наказать его. Демон коричневого устремился ко мне — судя по всему, за тем же самым. Ну что ж, это прямо как если накокаиниться с парнем: кто кого успеет первым подмять под себя, тот и получит удовольствие. Или как в старом рашенском фильме: кто кого переглядит, тот того и съест.

Демон передвигался на двух огромных гусеницах, собранных из титанических позвонков и берцовых костей неизвестных науке антропоморфных чудовищ. Это давало ему в битве со мной определенное преимущество. Однако на моей стороне были молодость, маневренность и мой знаменитый хук с левой.

Он непростительно пропустил мою первую атаку. Я нанес удар всем телом — из демона посыпались расколотые силикатные кирпичи, какие-то ржавые пружины и перлитовый песок. Тут же из асфальта передо мной вынырнули гигантские человеческие зубы, сделанные из стеклодувного шлака; они отрывисто клацнули, когда им не удалось схватить меня за ногу.

Войдя в жесткий клинч, мы схватились не на жизнь, а на смерть, точно Годзилла с Заратустрой. Демон крутился на одной гусенице, выбрасывая в пространство жирный черный дым из выхлопной трубы. Развернувшись для очередного удара, он одним широким замахом снес до основания Биг-Бен и Адмиралтейство на другом берегу Темзы. Я поднырнул под его циклопическую дубину и каблуком вбил его единственный глаз глубоко ему в череп. И вообще я порхал перед демоном, как бабочка, и жалил, как пчела. За следующие четыре месяца я дважды сумел поразить его в шею и нанес непоправимый ущерб его радарной системе.

А потом игры закончились.

Он ударил меня с такой чудовищной силой, что молекулярное натяжение в моем теле не выдержало и лопнуло. Я рассыпался мириадами радужно поблескивающих ртутных шариков, раскатился по всему Лондону, подскакивая и дребезжа на решетках ливневой канализации. Некоторые шарики докатились до пригородов, их появление некоторое время спустя отмечали даже в Пекине и Ванкувере.

Потом была смерть. Смерть. Смерть. Бесконечная, беспощадная, флегматичная смерть. Смерть. Смерть.

Роскошь и ужас абсолютного небытия, которые мы редко можем себе позволить в повседневной жизни. Смерть. Смерть. Смерть. Потом было утро.

Короче, наутро, когда мы все, вымотанные до предела, сползлись на квартиру к Митричу, я дал себе зарок: все, больше никакого коричневого. Достаточно этих странных экспериментов.

Потрясенная до глубины души коричневым опытом, Саша Сашнёв через неделю свинтила в Бразилию протестовать против хищнического истребления тропических лесов. Больше я про нее ничего не знаю. Мы с Янкелем и Митричем взяли вместо нее двух дрессированных близняшек из Германии, которые охотно исполняли любой мужской каприз и после акта не воняли потом, так что в итоге мы даже оказались в некотором выигрыше. Семецкий погиб через полтора месяца в перестрелке с фликами, затем обкушавшаяся приключениями Лэсси Хоган свалила в свою Новую, я так полагаю, Зеландию, если по дороге не зависла еще где-нибудь, Плеханду же, окончательно превратившегося в овощ, увлеченный исключительно ломанием одноразовых шприцев, мы через полгода списали в хоспис благотворительного общества по борьбе с джанками. Короче, все остались крайне довольны знакомством и проведенным вместе временем.

А Кирае Бенедиктус Канадзава по прозвищу Бен Канада после той знаменательной ночи так и не отыскался. Исчез бесследно и его палм. Мне очень хочется думать, что мы просто надоели нашему японскому коллеге до чертиков и он без предупреждения свинтил в Хельсинки, дабы пощупать там местную сеть наркоторговли, либо отправился в ауровильский ашрам, дабы несколько перевести дух и поразмышлять о бренности всего земного. Хотя, впрочем, думать так было бы крайне унизительно для достоинства членов банды «Факин Джанки».

Сам я бросил банду через месяц после Плеханды, отправившись морским паромом в Скандинавию — во-первых, искать выход из этой идиотской реальности в свою, чем я безуспешно занимался уже более десяти лет (при этом физически не состарившись ни на месяц, следует заметить), во-вторых, встретиться наконец со своим связником и доложить в Центр, что полковник Мидянин, известный также как обладающий сверхъестественными способностями агент Бустрофедон, продолжает выполнять свою миссию, несмотря на все препятствия, в-третьих, попытаться наконец разыскать недостающие части Книги МАЛГИЛ, поскольку в оккультных лондонских кругах уже давно бродили устойчивые слухи о том, что их, наряду с аутентичным рукописным вариантом «Некрономикона», можно разыскать в секретном хранилище тайного розенкрейцеровского Общества Библиотеки Стилорум в Норрчепинге, и, в-четвертых, пощупать местную сеть наркотрафика, где, по некоторым сведениям, время от времени попадалось редчайшее в Северном полушарии фиолетовое. Также было бы небезынтересно повидать Булмука, — который, по полученным мной агентурным данным, скрылся в северном направлении, — дабы сердечно поблагодарить его за по-соседски проданную мне партию сердитого коричневого, вставляющего гораздо круче обычного коричневого и вызывающего совершенно крышеломные глюки.

Адмиралтейство, разрушенное в нашей схватке с демоном коричневого, благополучно отстроили заново при братском участии мэра Москвы Юрия Лужкова и рашенского скульптора Зураба Церетели, а Биг-Бен так до сих пор пока и лежит в руинах. Но это уже совсем другая история. Однако я по-прежнему для введения в кровь никотина использую шведский снюс. Совершенно чумовая вещь!..