"Николай Флорович Сумишин. Уроки " - читать интересную книгу автора - Мы частенько шли на компромисс со своей совестью, - невесело сказал
Майстренко. - Я тоже не исключение... Теперь в моем классе сидит Хома Деркач. Он не знает элементарных вещей. А уже выпускник. С чем же мы его выпускаем в жизнь? - Вон как вы запели! - Тулько поднялся, прошелся по кабинету. - Что же, я подумаю... Я подумаю, почему в вашем классе сидят учащиеся со знаниями третьеклассников. - Подумайте, Василий Михайлович. Может, и вас тогда обожжет стыд. - Нет! А после моих раздумий вы будете иметь не тридцать два урока в неделю, а вдвое меньше! Я вас разгружу немного, потому что вы не справляетесь с возложенными на вас обязанностями!.. - Что же, и этот вопрос заслуживает внимания. У Ульяны Григорьевны вдвое меньше уроков, чем у Никиты Яковлевича. - У Ульяны Григорьевны низкая успеваемость... - Потому что она требовательно относится к своим ученикам. Тулько сел, забарабанил пальцами по столу. - Просто смешно, Иван Иванович. Просто смешно... Вы педагог со стажем, учитель, который, казалось мне, давно понял все тонкости нашей нелегкой профессии. - Не знаю, что вы имеете в виду. А в нашей школе - позвольте вам это заявить со всей серьезностью - никакой требовательности и никаких твердо определенных положений. Тулько испуганно посмотрел на Майстренко, словно ученик, которого поймали на горячем. - Да вы что! Да вы понимаете!.. РОМАН Из окна ему видно огороды, работающих на них людей, кусок колхозного поля, где летом желтела пшеница, а теперь грустно поблескивает пахота. Еще ему видно пруд - до самого Манятина: на тихом серебристом плесе застыли лодки рыбаков. За прудом село и дорога к нему - белая в желто-голубом сиянии... Этой дорогой он когда-то ездил с отцом по грибы в Лисичанские кустарники. Грибов они тогда собрали много, и мама их очень вкусно приготовила. А еще закрыла в банки, и... и потом, когда отец умер, эти маринованные грибы подавали к столу на поминках... Роман закрыл глаза, чтобы придержать слезу, которая вот-вот должна была упасть на белый лист бумаги. Одновременно и мучительное воспоминание придержал в мыслях: пусть пожжет, пусть побередит сердце, потому что стал забывать отца своего. Сколько лет минуло? Семь? Да. Семь лет, три месяца и двадцать три дня... Время неумолимо стирает в памяти детали, подробности, развеивает их. Вместо них остается что-то очень высокое и невыразительное, этакий тебе монумент. И страшно становится, до ужаса, до боли страшно, потому что не различишь в нем родных черточек отцовского лица. Только взгляд, добрый, требовательный взгляд старшего друга, который ушел из их дома навеки. Только фигура и взгляд... Теперь они замахнулись на него этим мелким, немощным, бессердечным: |
|
|