"К.А.Свасьян. Гете" - читать интересную книгу автора

таилась столь же несравненная угроза духу! Будем помнить: сказанное
относится отнюдь не к одному Вертеру: "Вертер и все это отродье - дег-ский
лепет и поб рякушки по сравнению с внутрен* ним свидетельством моей души"
(13, 13; курсив мой.- К. С).
Запомним это внутреннее свидетельство: оно - единственное игольное
ушко, через которое, как сказано, порою легче пройти верблюду, чем иному
специалисту по глобальной проблематике. Но прежде придется справиться с
"побрякушками", предположив, что в данном случае речь может идти о
неосторожном евфемизме Атлантовой ноши.
Количество томов: 143 (Большого Веймарского издания, так называемой
Sophien-Ausgabe). Количество стихотворений: ровно 3150. Количество слов
{"словарь Гете") - "словарь немецкого языка". Вот в каких выражениях
квалифицирует это Герман Гримм: "Гете сотворил наш язык и литературу. До
него они не имели никакой значимости на мировом рынке европейских народов...
Во всех кругах северной Германии вторым родным языком был французский, а в
Австрии преобладал итальянский. Вольтер в статье Langue в Энциклопедии
обсуждает литературно-выразительные качества различных языков: среди них
немецкий и вовсе отсутствует. Лишь после того, как "Вертер" Гете был зачитан
до дыр англичанами и французами и даже проник в Италию, извне была допущена
возможность немецкой литературы высшего ранга... Проза Гете
постепенно стала образцом выразительных средств для всех специальностей
духовной жизни. Через Шеллинга она вторглась в философию, через Са-виньи в
юриспруденцию, через Александра фон Гумбольдта в естествознание, через
Вильгельма фон Гумбольдта в филологическую ученость. Весь наш эпистолярный
стиль покоится на гетевском. Бесконечные обороты, которыми мы пользуемся, не
задаваясь в силу их естественности вопросом об их источнике, были бы без
Гете сокрыты от нас" (35, 2-3). И еще одна оценка гетевского языка,
принадлежащая Фридриху Гундольфу: "Впечатление таково, как если бы мир,
данный в прочных образах, расплавился в текучий, бушующий хаос, и творческой
хватке юного Гете приходилось осуществлять совершенно новые смешения и
сочетания между расшатанными, рассредоточенными веществами и силами
внутреннего и внешнего мира. В истории языка нет ничего более радующего,
более полногрудого (Atemlosenderes), чем эта блаженная, утренняя свобода, с
которой Гете, пробужденный Гердером, прогревает, размягчает, развязывает и
наново соединяет традиционно оцепенелые понятия и представления... Символ
этого прежде всего - неслыханная легкость новых словосочетаний, выплавки
слов, растяжимость, гибкость и текучесть, которых прежде никто не мог бы
ожидать от немецкого языка, несмотря на насильственные, остроумные,
властолюбивые дерзания Клопштока и штурмовые неологизмы Гердера. У Гете все
это действует уже не как оригинальная смелость, не как насильственное
расширение и своеобразие, но он говорит столь свободно и естественно, как
если бы никогда не существовало чего-либо другого, кроме его грамматики;
короче, его язык действует не как обособленный индивид, но как тело, един-
ственно сообразное душе нового мира" (36, 103- 104). Эти оценки
бесчисленны; нет конца воздаяниям потомков создателю языка и, стало быть
(тем более с учетом исторических судеб Германии), нации - факт, отмеченный
самим Гете в удивительном признании: "В мои восемнадцать лет Германии тоже
едва минуло восемнадцать^.." (3, 102). "Побрякушки" - что и говорить -
вполне по плечам Атланта. Отдадим же себе отчет в собственном недоумении,
если, перелистывая многотысячные страницы 143-томника, мы то и дело будем