"Людмила Свешникова. Клеверное поле" - читать интересную книгу автора

"беломорину". Игорь поставил картину рядом с ним и, разглядывая, отошел на
несколько шагов.
- Картинка-то красивая, - заключил Микеша. - И зачем только кормовые
травы рисуешь, нарисовал бы море, поинтересней еще чего...
Он был прав: картина была красивой, только красивой, и не было в ней
той чудесной живости, ощущения, поразившего Игоря. И опять он достал
мастихин.
Микеша удивился:
- Зачем портишь? Тебе ненадобна, так мне отдай, на стенку повешу.
- Возьми, - сказал Игорь. - У меня есть в запасе полотно.
- В городе-то много ли платят за картинки? - поинтересовался Микеша.
- Нормально платят - жить можно.
- И квартира есть?
- Есть.
- Вот люди! - хмыкнул Микеша. - Все-то у них есть, а маются,
выдумывают... Так и будешь рисовать, пока самому по душе не придется?
- Так и буду.
- Мне бы вот деньжат прикопить, избу в Тоцком поставить, жениться...
- А дальше что? - поинтересовался Игорь. - Что дальше?
- Как что? Жить буду.
"Как все просто, - подумал Игорь, - просто и хорошо без мучительных
исканий, без терзающего разочарования. Жить, обедать, ужинать, смотреть
телевизор, растить детей. Должно быть, для счастья достаточно
довольствоваться тем, что достижимо без терзаний. А он? Несчастлив, что не
может перенести на полотно буйство красок на цветущем поле. И будет ли это
его Главной Картиной или спустя время появится вторая, третья... Почти все
великие художники прошлых столетий оставляли после себя людям радость. Чужим
людям. Муки и нищета доставались их близким при жизни".
- Жена, поди, недовольная - мотаешься от дома далеко, - сказал Микеша.
Жена? Игорь вдруг увидел лицо ее и руки, придерживающие на коленях
болезненного мальчика. "Ты жесток! - произнесло видение. - Ты равнодушен ко
всему, кроме своих проклятых красок!" Игоря не тронуло мысленное видение,
все потеряло смысл, все сейчас осталось в другой плоскости жизни, и
существовала одна картина. Он равнодушно подумал: одержимые должны
оставаться одинокими, чтобы никому не приносить огорчений.

Игорь прожил на разъезде около двух месяцев, днем писал, вечером же
долго сидел на пороге мазанки, наблюдая угасание просторного неба. Ночь
затопляла степь и поселок, избы тогда становились похожими на невиданных
зверей, сонно уткнувших тупые морды в лапы.
В августе степь порыжела, иссохла, пыльные смерчики без устали
крутились по ней. Клеверное поле давно выкосили, осталась одна бурая стерня
с редкими огрехами - увядшими кустиками. Игорь писал теперь по памяти, раз и
навсегда запечатлевшей июньское сочное великолепие.
Кончились деньги, пора было возвращаться. Чтобы купить билет, пришлось
продать Микеше наручные часы и свою импортную рубашку. В поезде соседи по
купе недоверчиво косились на загорелого, косматого Игоря в пиджаке, надетом
на одну майку. Ему же было безразлично, как его воспринимают, он не
отрывался от окна до Бузулукского бора. Должно быть, по традиции поезд опять
приветствовал строй сосен длинным гудком. Возвращался Игорь с твердым