"Людмила Свешникова. Танголита" - читать интересную книгу автора

Во дворе разгуливал сизо-золотой петух, косил на меня яростным оранжевым
глазом и воинственно разгребал мусор когтистыми жилистыми лапами. Помню, я
боялся петуха и крепко держался за бабкин подол, идя через двор к калитке
сада, куда вход петуху был запрещен, и я играл в безопасности на куче песка
под яблоней.
Спустя годы, в отрочестве, хотелось восстановить в памяти картины
детства, и многое вспоминалось, но из этих воспоминаний почему-то выпадали
лица родителей. Я помнил бережливые руки отца, подбрасывавшие меня к
потолку, и запах маминых духов, лица же представлялись размытыми серыми
пятнами, как на той единственной выцветшей фотографии.
Помнилось, как, старательно помолившись, бабушка рано укладывалась
спать, а родители, любившие повеселиться, часто вечерами отправлялись в
чахлый городской парк и брали с собой меня. Я сидел на лавочке у оградки
танцплощадки, ноги не доставали до полу, а родители, не отдаляясь, кружились
поблизости. Но опять же ясно я помнил только их ноги: парусиновые белые
туфельки синхронно двигались с черными мужскими ботинками, наполовину
закрытыми широкими брючинами.
Однажды отец принес домой синий чемоданчик. В нем помещалась блестящая
изогнутая трубка с иглой на конце. Отец опустил иглу на черный вращающийся
диск, и свершилось чудо: чемоданчик зазвучал музыкой, запел человеческим
голосом. Родители счастливо засмеялись, схватились за руки и затанцевали, а
я завопил от восторга. Но тут появилась бабушка, сердито перекрестилась и
стала ругать родителей. Отец в чем-то убеждал ее, мама о чем-то просила,
бабушка решительно захлопнула крышку чемоданчика и накрыла сверху вязаной
салфеткой.
Патефон приходилось слушать, когда бабушка по воскресеньям уходила в
церковь на другой конец Н-ска.
Особенно запомнилась мне одна пластинка - родители часто прокручивали
ее. Словно бы откуда-то издалека начинал звучать задумчивый и чистый голос,
постепенно он приближался, бархатные басы аккордеонов подхватывали его,
отбивали решительно такт и следовали за нежной и хрупкой мелодией скрипки.
Мама всегда напевала под эту музыку, но слов я тоже не запомнил.
Только один раз бабушка разрешила при ней завести патефон: началась
война, отец и мама уходили добровольцами на фронт, и провожать пришло много
народу.
После их отъезда бабушка каждый вечер подолгу стояла на коленях перед
темными образами в углу и разговаривала с ними. В молитвах она просила бога
помиловать и сохранить дочь и зятя. Между тем фронт быстро приближался к
Н-ску, и она, бросив дом, уехала со мной к сестре в Куйбышев, а перед
отъездом закопала в подполе сундучок со своей праздничной плюшевой жакеткой
и патефоном.
У сестры, в волжском городе, бабушка так же каждый вечер просила в
молитвах за ушедших на фронт, но бог не помог нам: пришла похоронка на отца,
а через полгода на маму. В неполных шесть лет я остался круглым сиротой. По
малолетству мне не была еще понятна вся трагичность потери, бабушка же
сильно тосковала, не верила в смерть моих родителей и, как только кончилась
война, поспешила вернуться в Н-ск, надеясь, что дочь и зять могут вернуться
только туда.
Каким же убогим и дряхлым показался мне родной дом! Сад был вырублен
соседями на дрова, старинная тяжелая мебель наполовину исчезла.