"Феликс Светов "Отверзи ми двери" (Роман, 1927)" - читать интересную книгу автора

лет пять, ой, как мы почувствуем эту демократическую арифметику! "А что ж
ты, в таком случае про свою память, для которой не существует границ и
горных цепей? - спросил он себя. - Поминки! в них хоть и безобразие, а
тоже резон есть - разрядка вполне естественная... Так я повинился уже
перед собой, это Люба на меня смотрела, не мог же я видеть, как он
заплакал..." Да и другое это, его, с ним останется: то живое, хоть и
смерть, а здесь мертвое - пусть живы все. Нет, все равно неправда, что
баба с возу, вот этот мальчик, горящий как свеча, как он здесь, у нас
нужен с его чистотой, пусть и с ненавистью - она ж на попранной
справедливости замешана, нашей виной вскормлена, а как нам уже завтра
будет нехватать его чистоты и горения - вот про что думать, плакать над
чем!..
- Дядя Саш, - сказал мальчик, - налей-ка и мне тоже, я с тобой хочу
выпить, отец совсем стал никуда. Ничего, мы его там быстро приведем в
норму... Чтоб у тебя вся эта... богоносная бодяга скорей кончилась, чтоб
скорей мы тебя там увидели - вместе начнем с первого колышка!
- Брось ты, - сказал Саша, он из разных бутылок сливал в стакан, - какой
тебе колышек, там такие, Боренька, эйфелевы башни стоят, будем только
поплевывать в Средиземное море с утра и до вечера.
"Помоги ему Бог, мальчику несчастному", - подумал Лев Ильич, что-то не
отпускало сердце, раньше так долго никогда и не болело.
- Ну а вы, Любушка, - Саша явно был пьян, хотя, видно, и много мог в себя
перелить, но хватил все-таки лишка, - неужто с вашей красотой и ученостью
останетесь в этом, прости меня Господи, уж ежели есть он, богомерзком
городе? Супруг ваш, вижу, из тех, кого не научишь, кому одна радость,
когда их по голове бьют, только просят, чтоб побольше, им в этом видится
высшая цель, но вам-то это зачем? Глазки повыплачете, выцветет красота, а
тут ваши последние бабьи годочки, простите уж за прямоту! Эх, мы и
загуляли бы, названья одни чего стоят - Ницца, Монте-Карло, Лиссабон,
Бермудские острова! Мы там торганем вашей красотой - небу станет жарко! -
русская женщина с еврейской закваской... Так ведь, угадал, не ошибся?
Самый, простите, цимес, уж мне поверьте, попробовал... Да замордуют они
вас тут, своим слюнтяйством занудят, вы свой масштаб только теряете. Эх,
не то, не того вам нужно! Я ж говорю вам, знаю, повидал кой-что, глаз
имею... Когда бабу давно не целуют, не обнимают - видно, ой, видно это,
Любушка! А ведь последние остались поцелуи, пройдет, не вернется!..
Костя поднялся, на Льва Ильича дико посмотрел.
- Что ж, взаправду берете?.. - Люба на вид была спокойная, ничто в ней не
дрогнуло, только глаза выдавали, да и не каждому - кто знал их. Лев Ильич
знал эти глаза у нее и все, что сейчас последует. ("Пьян он все-таки,
этот Саша, не равное сражение, хотя почему ж неравное - и она набралась.
Правда, он не знает, что коль она пьяная - плохо его дело", - ровно
так думал Лев Ильич, сам себе удивляясь.) - Значит, не шутите, берете?
Только запомните, Саша, я женщина дорогая, мне не слова нужны, я этих слов
за свою жизнь, ух, сколько наслушалась! И Ницца мне не нужна, Лиссабон с
этими дурацкими островами. Там у них в Европе есть закоулочки - знаю,
прослышала кой-что. Вот там, где за поганую русскую водку, за селедочку
вонючую-ржавую сотни долларов швыряют - вот где шик! - там и погулять и
поплакать можно... Иль испугались?
- Да вы что, серьезно, Люба? - Саша прямо на глазах начал трезветь. - Да