"Евгений Сыч. Ангел гибели" - читать интересную книгу автора

власти, которую дает сила. Хочу всеобщей любви и покорного послушания.
Хочу, чтобы по всем проводам, во всем эфире - только мое имя и славословия
в мою честь. Хочу быть таким, как те, что живут в замке!" Желчью и кровью,
гноем и флегмой пропитывался Юрка, и, поскольку сам он был одной сплошной
душой, стали проступать желтые, черные, бурые пятна на светлых ангельских
одеяниях. Темной кляксой, бесформенной слякотью вполз Юрка через высокий
порог на каменный, шлифованный столетиями пол. И не среагировала защита -
пропустила.


В ту пору, когда Юрка учился в школе, был такой таинственный предмет -
обществоведение. Так уж случилось, что свое обучение этому предмету Юрка
начал с того, что снял основной вопрос философии. Всем, кто обучался в
средней школе, известно, конечно, что материя первична, а сознание
вторично. Юрка же после тяжких недельных раздумий попытался доказать
учительнице бессмысленность такой постановки вопроса, при том, что
Вселенная вечна и бесконечна. Для замкнутой системы, пожалуйста, - сегодня
материя, завтра - сознание. В разомкнутой они существуют параллельно. А
вечность и бесконечность Вселенной он почему-то принял легко. Представлял
себе очень большой шар вокруг с космосом и звездами. А за тем шаром - еще
больший, куда первый входит, как косточка в арбуз. А следом еще и еще
увеличивающиеся шары, и так до бесконечности, что касается вечности - это
еще проще. Вечность - это всегда.
Здесь, в замке, бесконечность предстала иной: бесчисленными коридорами
и лестничными маршами. Едва проникнув за порог. Юрка осознал, что вновь
материален. Не было больше ангельской бестелесности, только меч-зажигалка
по-прежнему оставался в руке. Юрка был даже одет: в пятнистый десантный
комбинезон. Он переступал ногами в плотно облегающих кроссовках, шагая по
длинным черного мрамора коридорам, по широким гранитным лестницам, по
шлифованным скользким ступеням. На такой лестнице толкнут - не удержишься.
Такие лестницы сооружаются, вероятно, для того, чтобы унизить идущего,
потому что чувствуешь здесь себя козявкой, мухой с оборванными крыльями,
ползущей последней мушиной своей дорожкой под бдительным оком скучающего
садиста - все равно куда, навстречу концу.
Юрка уже отвык ходить и сразу не то чтобы устал, а как-то разозлился,
что не может взлететь по этим бесконечным переходам, не может миновать их
разом.
Вдоль лестницы в нишах застыли каменные изваяния. Каждое изваяние
сжимало в руке факел-светильник. Факел отбрасывал неровный колеблющийся
свет на лестничный марш, конец которого тонул во мраке, и впереди были
только неясные световые пятна, подобные пятнам от фонарей вдоль ночного
шоссе, сквозь дождь и туман уходящего. Минуя изваяния. Юрка невольно
приглядывался к ним. Колеблющийся свет заставлял гримасничать каменные
лица, и казалось, их выражения меняются, что вовсе не свойственно статуям,
издревле украшающим здания. На одной площадке стоял мужчина, могучий телом
и гордый лицом, волей скульптора вынужденный освещать дорогу любому,
ступившему на эту лестницу. Далее - женщина, не с факелом, а со свечой в
руке, и пламя толстой, как бы из смолы отлитой свечи, трепеща, озаряло
роскошную фигуру благородной дамы, не искаженную рождением и кормлением
детей, фигуру, усовершенствованную руками массажисток и дорогостоящими