"Джулиан Саймонс. Карлейль" - читать интересную книгу автора

изобилия народ умирает с голоду; меж золотых стен и полных житниц никто не
чувствует себя обеспеченным и удовлетворенным... " *
* Цит. по: К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, с. 576 -578.

Страстный призыв автора ко всем филантропам: обратить внимание на
бедственное положение несчастных английских рабочих, вместо того чтобы
устраивать образцовые фермы в Африке, - отозвался эхом в сердце молодого
человека, видевшего вокруг себя тех самых "заморенных голодом, бледных,
желтых" ткачей, о которых писал Карлейль. Тиндаль обнаружил в книге "мощь
словесных описаний", "радость электризующих вспышек", а главное - "мораль
столь справедливую, радикализм такого высокого порядка, настолько разумный и
человечный, что стало ясно: можно быть радикалом, не раболепствуя перед
толпой".
Длинноносый, живой, с бахромой бакенбардов, Тиндаль в ту пору походил,
как рассказывали, на хорошо сложенного, высокого, сильного плотника. Он
прекрасно осознавал важность взятой на себя задачи: доставить философа в
Эдинбург по возможности в таком состоянии, чтобы он мог произнести речь. И
хотя внешне Тиндаль сохранил невозмутимое спокойствие, он, конечно, пал
духом, увидев плачевный итог первой ночи во Фристоне. Лорд и леди Хотон
приняли гостей ласково, но обед был подан поздно, во время и после него
долго разговаривали, и к тому же Тиндаль с тревогой заметил, что железная
дорога зловещим кольцом оплетала Фристон. Гудки паровозов не прекращались
всю ночь. Когда наутро Тиндаль пошел проведать Карлейля, его худшие опасения
оправдались: тот не спал всю ночь и был вне себя: "Я не могу больше
оставаться во Фристоне. Еще одна такая ночь меня доконает". Верный долгу
Тиндаль передал эти слова лорду Хотону, который, хотя и огорчился, тем не
менее тоже счел, что путешественникам лучше всего немедленно уехать.
Выпив крепкого чаю с молоком и взбитым яйцом, Карлейль, однако, уже
раскаялся в своей неблагодарности и с готовностью откликнулся на предложение
Тиндаля взять лошадей и покататься верхом по окрестностям. Пять часов
скакали они по проселкам, полям, вдоль больших дорог, мимо дорожных застав,
где Тиндаль платил за обоих подорожную, и это странное лекарство
восстановило здоровье Карлейля. Возвратившись, он надел шлепанцы и свой
серый халат, набил длинную трубку и, к изумлению слуг, уселся на ковре в
зале у камина, пуская дым в дымоход, как он привык это делать дома. В
обычное для него время он съел простой обед, а когда начался было спор,
Тиндаль быстро прекратил его словами "не будем повторять вчерашнего". Уходя
к себе в комнату, в которой было сделано все возможное, чтобы исключить свет
и звук, Карлейль сказал Тиндалю, что вряд ли заснет и в семь утра зайдет за
ним в его комнату.
Однако в семь утра не Карлейль стоял у дверей Тиндаля, а, наоборот,
бдительный Тиндаль с облегчением прислушивался к тишине в комнате Карлейля.
Он приходил еще раз в восемь, затем в девять часов и застал Карлейля за
одеванием, счастливого, с сияющим лицом. "Мой дорогой друг, - сказал он, -
я родился заново. Я проспал девять часов и ни разу не проснулся".

* * *
Пока все шло благополучно. Но после первой ночи, проведенной в
Эдинбурге - ужасной, по его словам, - Карлейль опять почувствовал, что не
сможет говорить. Его отчаяние разделял патрон университета, сэр Дэвид