"Джулиан Саймонс. Карлейль" - читать интересную книгу автора

находится среди них, позади Карлейля выстроилась процессия, так что ему
пришлось все-таки крикнуть извозчика. Он повернулся к толпе и махнул рукой,
призывая ее угомониться. Толпа ответила одним последним возгласом. "Что-то в
этом звуке, - замечает Карлейль, - проникло мне в самое сердце".
Усаживаясь, он оглядел толпу и, остановив сочувственный взгляд на самых
нищих студентах, пробормотал: "Бедняги! Вот бедняги!"
Верный Тиндаль тем временем сбегал на ближайшую почту и послал госпоже
Карлейль короткую телеграмму: "Полный триумф".

* * *
Слово, высказанное вслух, в большой степени обязано своим воздействием
чувствам слушающих. Когда аудитория проникается доверием к оратору, ее
склонность критически относиться к сказанному вскоре ослабевает.
Индивидуальности, из которых состоит аудитория, незаметно сливаются с
индивидуальностью говорящего, и истинно одаренный оратор сумеет достаточно
распознать желания и помыслы слушающих, чтобы им казалось, что это говорят
они сами. Лучшими ораторами, несомненно, становятся те, искренность которых
одновременно и подлинна и наигранна: они увлекаются потоком собственных
слов, которым они в то же время в совершенстве управляют; они разделяют
чувства аудитории и все же могут с точным расчетом тронуть нужную струну -
гнева или юмора; они, говоря от имени разума, обращаются неизменно к
чувствам. Таковы отличительные черты всех великих ораторов начиная с
Демосфена. И когда тепло живого страстного голоса уходит из слов, когда
такие знаменитые произведения ораторского искусства, как пятичасовая речь
Шеридана, обличавшего Уоррена Гастингса 3, или нескончаемые речи Гладстона
во время его Мидлодианской поездки предстают на печатной странице,
неудивительно, что они кажутся нам безвкусными, как остывший пудинг.
Карлейль добился в этой речи выдающегося успеха, но, как случается и с более
знаменитыми ораторами, его речь на печатной странице много теряет.
Начал он с воспоминаний о том времени, когда пятьдесят шесть лет тому
назад он впервые переступил порог Эдинбургского университета, и, вскользь
упомянув старую добрую альма-матер, выразил свою благодарность за признание
его "не самым худшим пахарем на этой ниве". Теперь он живет вдали от
Эдинбурга и здоровье его слабо; он боится, что в практическом смысле не
сумеет сделать для своих слушателей ничего достойного внимания.
Между тем ему хотелось бы сказать несколько слов специально для них;
хоть он и не видит большой пользы в советах, а советы, не подкрепленные
действием, и вовсе считает бессмысленными, все же об одном он хотел бы
сказать, хоть об этом и говорилось уже тысячу раз: "Что прежде всего дело
всей вашей жизни зависит от вашего прилежания". Увлекшись своей мыслью, он
убеждал их много читать, но разборчиво, не забивая себе голову; быть
скромными и непритязательными, усидчивыми и внимательными к тому, что
говорят учителя. Но прежде всего следует трудиться, "ибо труд лучшее
лекарство от всех болезней и несчастий, когда-либо посещавших человечество,
- честный труд для достижения своей цели".
Далее Карлейль советовал им изучать историю, в которой, заметил он,
мало достигли те люди или народы, которые отказывались верить в
существование неведомого, всемогущего, всемудрого и справедливого начала.
Отсюда он перешел, путем шутливых ссылок на историю Британии и Оливера
Кромвеля, к замечанию, что чистая демократия несбыточна: что людская масса