"Владимир Германович Тан-Богораз. У Григорьихи " - читать интересную книгу автора

поджаренное мясо срезают ломтиками и жарят снова. "Хорошо! -- говорит
Якунин. -- Есть ещё мой приёмный сын. Он отомстит". Вместе с другими
таньгами убежал приёмыш. Погнались сзади многие люди. Всех догоняют, всех
убивают. Приёмыш Якунина взобрался на высокую скалу, но стрела Эыргына
отыскала его лоб. Принесли его Якунину. "Вот, посмотри! Это твой будущий
мститель!.." Заплакал Якунин. "Конец теперь битвам. Некому отомстить за нашу
смерть!.." Ещё двух таньгов, бедных работников, оставили в живых. Самых
бедных, вечно обижаемых, которых всю жизнь плохо кормили, тех оставили
живыми. Сказали им. "Будьте смотрящими на то, что мы сделали с начальником,
и, уехав, расскажите своим, чтобы прекратилось худое убивание наших
людей!.." Снабдили их жирным мясом в дорожный запас, дали им сильные
упряжки. Уехали к своим, рассказали. С тех пор прекратилось жестокое
убивание людей на этой земле...
-- А что, хорошая повесть? -- спросил Йэкак, докончив рассказ и с
торжеством взглядывая на меня. -- И всё правда. Как раз так и было.
-- Я уже слыхал об Якунине! -- ответил я.
Действительно, рассказ о смерти Якунина, под которым подразумевался
майор Павлуцкий [Майор Павлуцкий погиб в сражении с чукчами в 1747 году.
(Прим. Тана).], довольно распространён среди чукч в нескольких различных
вариантах.
-- Так и было с ним! -- повторил старик с ударением. -- За то: не убивай
жестоко мужчин и женщин.
-- Будет тебе-ка лепетать! -- грубо возразил Митрофан по-русски. --
Жестоко убивал?! Вы сами-то чего делали? Вон старики-то сказывают, --
обратился он ко мне. -- Чукочью деревню [Чукочья деревня -- старинное
русское поселение в западном устье Колымы, теперь совершенно обезлюдевшее.
(Прим. Тана).], первый раз разорили, не то что людей перерезали, а то есть
едушку, юколу там, рыбу, костьё -- всё наземь прибросали и ногами
притоптали... Надо было вас, чертей, не так ещё наказывать! -- продолжал он
с ненавистью в голосе, снова обращаясь к Йэкаку, но не отступаясь от русской
речи, совершенно непонятной сказочнику. -- Вишь, расплодились! Табуны-то
кругом развели, чисто как грязь.. А земля-то ведь наша, дедовска...
В качестве анюйщика Митрофан считал себя имеющим право владения на все
тундры и леса каменного берега Колымы, занятые теперь чукчами, но некогда
действительно составлявшие охотничью территорию его собственных предков.
-- А тебе, видно, завидно на их стада? -- спросил я шутя.
-- Как не завидно будет! -- сознался Митрофан. -- Мы голодные сидим, а
их еда кругом них сама на ногах ходит.
-- А вы тоже заведите стадо! -- сказал я.
-- Как же, заведёшь! -- сердито сказал Митрофан. -- Надо ведь на гору
идти, на воле ходить. Нас разве отпустят? А службы кто справлять станет? Мы
всё равно привязанные. Живём как на цепе! Своя воля була бу, я давно бу,
пожалуй, ушёл к чукчам...
Митрофан имел в виду гнёт денежных и натуральных повинностей, который
заставляет каждое общество колымских поречан [Поречане составляют около
десятка отдельных мелких обществ. Самое меньшее из них насчитывает два
десятка душ обоего пола и только троих взрослых работников. {Прим. Тана).]
прикреплять своих членов к их месту жительства на реке настоящими
крепостными узами. В словах его было много правды. Не будь этого
прикрепления, многие молодые люди, может быть, действительно ушли бы на гору