"Дзюнъитиро Танидзаки. Похвала тени" - читать интересную книгу автора

приобщался с юных лет, с другой - каждый раз воплощал в слове то, что
бередило его душу. Акутагава Рюноскэ восхищался его образованностью уже
тогда, когда Танидзаки находился в начале пути и был увлечен европейцами:
"Его классическое образование удивительно глубокое, что обнаруживается в его
стиле... среди всех японских писателей только Мори Огай знает классику так
же, как Танидзаки Дзюнъитиро". Действительно, читая повести Танидзаки,
узнаешь мир хэйанских повестей - моногатари (IX-XII вв.), старинных хроник,
самурайских эпопей (XIII-XIV вв.), театров Но, Кабуки, "развлекательной"
прозы горожан эпохи Эдо (старое название Токио) XVII-XIX вв.
Каким же знанием о прошлом нужно обладать, чтобы так естественно и живо
рассказать о делах минувших, заставить читателя поверить и вновь пережить не
только события, но и движения души далеких предков, которые вовсе не кажутся
далекими! Но сказать, что Танидзаки знал японскую классику, - значит сказать
слишком мало. Он, видимо, умел и жить в другом времени, в другом измерении.
Можно сказать, что он преодолел притяжение времени, по крайней мере не попал
к нему в плен. Он возобладал над временем, а не время над ним. Он мог легко
переноситься в мыслях и чувствах в отдаленную жизнь, ощущать себя
одновременно и в мире прошлом, и в мире нынешнем. Традиционное японское
мировоззрение - синтоизм, буддизм, даосизм - приучало Танидзаки к мысли о
несуществовании (или об относительном существовании) времени, располагало к
восприятию времени как "вечного теперь" (накаима). Есть только вечность,
которая дает о себе знать в виде отдельных мгновений. Но каждый миг вечности
не похож на другой, иначе он не был бы вечным.
И тем не менее портрет Танидзаки не будет полным, если мы, помянув его
приверженность старине, не примем во внимание его сосредоточенность на
современности.
В первом десятилетии XX в. в японской литературе преобладал
"натурализм", ограничивший себя "неприукрашенным", "откровенным описанием"
того, что есть. Второе десятилетие началось с вызова натурализму, его
принципам безличного, бесстрастного изображения темных сторон
действительности. Неудовлетворенность натурализмом вызвала к жизни
склонность к эстетизму, поклонники красоты объединились в группу "Тамбиха".
В эссеистике Танидзаки нетрудно заметить отзвуки полемики с натуралистами:
"Искусство - не слепок действительности: оно само творит красоту, и потому
красота, запечатленная в искусстве, должна быть живой, живым организмом".
Одна крайность породила другую. Писатели-эстеты ратовали за чистое
искусство, ставили его выше жизни. Красота, наслаждение красотой - вот
назначение искусства, литература - "парад" настроений, самодвижение красок.
Акутагава восхищался стилем Танидзаки: "И мы, ненавидевшие такой эстетизм,
не могли не признавать недюжинный талант Танидзаки именно благодаря его
блестящему красноречию. Танидзаки умел выискивать и шлифовать различные
японские и китайские слова, превращать их в блестки чувственной красоты (или
уродства) и словно перламутром инкрустировать им свои произведения (начиная
с "Татуировки"). Его рассказы, словно "Эмали и камеи", от начала до конца
пронизаны ясным ритмом. И даже теперь, когда мне случается читать
произведения Танидзаки, я часто не обращаю внимания на смысл каждого слова
или отрывка, а ощущаю наполовину физиологическое наслаждение от плавного,
неиссякаемого ритма его фраз. В этом отношении Танидзаки был и остается
непревзойденным мастером". Сато Харуо заключил: "Птице японского искусства,
попавшей в плен к натурализму, голос вернул Нагаи Кафу, а крылья - Танидзаки