"Бегом с ножницами" - читать интересную книгу автора (Берроуз Огюстен)

Представьте себе мое изумление Ч.2

Я снял со стула сковородку, поставил ее на стол и сел. Финч взял другой стул, поставил его между моей мамой и мной и тоже сел. Я переводил взгляд с мамы на доктора и обратно. Все молчали. Мама снова закурила. Доктор Финч почесал в затылке.

— Твоя мама переживает кризис, — наконец произнес доктор.

Мама выпустила в воздух колечко дыма.

— Это преуменьшение, — тихо поправила она.

Ты знаешь, что это значит? — спросил он меня.

Вдалеке кто-то принялся колотить по клавишам рояля.

Не знаю, — ответил я.

— Это означает, что у твоей мамы большие неприятности с твоим отцом. В настоящее время твой отец очень сердит на твою маму. — Доктор локтем подвинул тарелку и положил руки на стол, сплетя пальцы. — Твой отец может что-нибудь сделать с твоей мамой.

Я с трудом проглотил застрявший в горле комок. Что-нибудь сделать?

— Твой отец очень больной человек, Огюстен. Мне кажется, он одержим мыслью об убийстве. Ты понимаешь, о чем я?

Я посмотрел на маму, но она отвернулась.

Это означает, что он хочет ее убить?

Да, именно так. Некоторые люди, когда они очень сердиты, впадают в депрессию. Депрессия — гнев, обращенный внутрь себя. Другие выплескивают из себя скопившийся гнев. Это более здоровое поведение. Однако надо быть очень осторожным, когда имеешь дело с человеком, находящимся в состоянии такого гнева.

Фрейд, задрав хвост, потерся о мою ногу. Я погладил его по спине. Она оказалась липкой.

— О!

— Поэтому твоя мама сейчас должна опасаться твоего отца. Она нуждается в защите. Понимаешь?

Мне было страшно и в то же время интересно. В доме доктора Финча горели все лампочки. А отец никогда не разрешал нам включать в доме свет, постоянно что-то твердя о Ближнем Востоке и о том, что из-за него мы вынуждены жить в темноте.

Так что же нам делать?

Ну... — Доктор откинулся на спинку стула и зало жил руки за голову. — Я собираюсь отвезти твою маму в мотель. А ты останешься здесь, в моем доме.

— Что?

— Здесь для тебя вполне хватит места. И здесь ты будешь в безопасности. — Он тепло улыбнулся.

Я снова посмотрел на маму, но она опять не захотела встретиться со мной взглядом. Теперь она внимательно рассматривала стол. Такое впечатление, что она смотрела на ложку, в которой отражается свет лампы. Как будто, если захочется, можно съесть свет, как кашу.

— Я должен остаться здесь?

Доктор поднялся из-за стола.

— Дейрдре, поговори с сыном. Когда закончите, я буду в машине.

Он решительно похлопал меня по голове, а потом повернулся и ушел.

Мама погасила сигарету о тарелку.

На этом столе немного свободного места. Правда? — задала она странный вопрос.

В чем дело? Почему отец хочет нас убить?

Мама вздохнула. Казалось, она совсем вдавилась в стул. Даже ее духи утратили запах. Она внимательно посмотрела на свои руки, поворачивая их прямо перед глазами, словно какие-то странные предметы, которые только что подняла с земли. Потом взглянула на меня. Наклонилась к самому моему лицу и прошептала:

— Без доктора Финча твой отец нас убьет. Доктор

Финч — единственный человек в мире, который может нас спасти.

Я посмотрел в окно, сам не понимая, что ожидал там увидеть: то ли отца с топором, то ли машущего мне рукой эльфа в колпаке с бубенчиком.

Почему?

Он очень обижен и зол на свою мать, и все это зло переносит на меня. Долгие годы злобы, которую он не хочет признать.

Отец всегда был холоден. Никогда не играл со мной и не гладил по голове, как доктор Финч. Может быть, именно поэтому я всегда так вздрагивал, когда кто-то ко мне прикасался. Однако я как-то не понимал, что он такое чудовище. Может быть, все это правда? Может быть, именно поэтому он всегда так неприветлив?

Мама взяла меня за руку и крепко ее сжала.

— Через доктора Финча действует Бог. Доктор очень развит духовно. Нам безопасно лишь с ним одним.

Сколько мне предстоит здесь оставаться? Одну ночь? Две? Где я буду учиться подражать Барри Мэнилоу?

А разве мне нельзя тоже поехать в мотель? — Я любил мотели, особенно маленькие кусочки мыла в ванной и бумажные полоски на унитазе.

Нет, — быстро ответила мама, — ты останешься здесь.

Но почему же?

Огюстен, не спорь со мной. Ты останешься здесь и будешь в безопасности.

Мне показалось, что я падаю, хотя на самом деле я сидел на стуле. Я посмотрел на висевшие на стене часы, но на них не было стрелок. Кто-то открыл прозрачный пластиковый футляр и снял стрелки. От этого зрелища глаза мои зачесались, и я потянул себя за веки.

— На сколько я здесь останусь? Ты должна мне сказать, — настаивал я.

Мама встала и перекинула через плечо сумку. В другой руке зажала сигареты и зажигалку.

— Ненадолго. На два дня. Ну, может быть, на неделю.

На неделю? — Я произнес это очень громко, на грани крика, хотя на самом деле мне хотелось кричать во весь голос. — Я не выдержу здесь, в этом доме, целую неделю! — Я стукнул рукой по столу, и тараканы бросились врассыпную. — А как же школа?

Да ты и так почти не ходишь в школу, — бесцветно заметила мама. — Неделя ровным счетом ничего не изменит.

На этот счет она была права. С самого детского сада я был очень плохим учеником — сторонился детей и лип к учителям. И всегда ждал, когда можно будет уйти домой. Единственным моим другом была Элен, которая писала стоя, как мальчик, и я любил, когда мы с ней оставались вдвоем. Все остальные дети ненавидели меня, обзывая уродом и гомиком. Поэтому, говоря по правде, перспектива провести неделю без школы меня вовсе не пугала. Только не здесь, в этом странном доме. Сердце стремительно забилось — я лихорадочно думал, как переубедить маму. Од-нако от огорчения ничто не приходило на ум. Она приложила ладонь к моей щеке.

Я приду к тебе в твоих снах. Ты знаешь, что я умею это делать?

Что делать? — уточнил я, ненавидя ее.

Умею путешествовать во сне. Однажды мне приснилось, что я отправилась в Мексику. А когда я проснулась, то в руке у меня оказалось несколько песо.

Ее глаза меня испугали. Они казались радиоактивными.

Сложив руки на груди, я наблюдал, как Фрейд прыгнул на плиту, прошел между горелками и устроился в центре.

— Все будет в порядке, — произнесла мама.

И исчезла.

Я стоял один в кухне, прислушиваясь к негромкому электрическому жужжанию часов, тайно, для самих себя, отсчитывающих секунды, минуты и часы. На миг я представил, как электрическим ножом, висящим на карнизе для штор, отрезаю ей пальцы.

Чистюля

На следующий день после обеда я сидел в той комнате, где стоит телевизор, и вдруг услышал странный звук. Сначала я подумал, что это волк. Жена доктора, Агнес, уснула в кресле; голова ее откинулась, сдвинутые на макушку очки отсвечивали фиолетовыми искрами от химической завивки. Она храпела. Телевизор орал на полную мощность и мигал яркими цветами, словно обидевшись, что никто его не смотрит. Я сидел на диване один, потому что Хоуп ушла на кухню. Сидел и смотрел, как храпит Агнес, когда внезапно услышал этот доносившийся откуда-то сверху звук.

В десять лет я подрабатывал после школы, помогая двум местным собачьим тренерам обучать черных лабрадоров приносить добычу. У одного из этих тренеров была собака — помесь с волком. Так вот, вой, который доносился сверху, очень напоминал вой той собаки, только голос был помоложе.

Неужели Финчи держат в доме волка?

Я подумал, что с них станется. Они явно не в себе. Могли не спать ночью, им было все равно, ставишь ты на стол, под стакан, подставку или нет. Да им было все равно, пользуешься ли ты вообще стаканом.

Волк завыл снова, только на этот раз он произнес имя Агнес.

Звук раздавался сверху, однако казался глухим, словно шел из-за двери.

— Агнес! — Теперь казалось, что зовет старуха. Слабая, но настойчивая.

Я задумался, удобно ли толкнуть Агнес в плечо или, может быть, посильнее стукнуть кофейным столиком, чтобы ее разбудить, но тут она пошевелилась и открыла глаза. Инстинктивно потянулась рукой к черному пластмассовому футляру, прибору для кондиционирования воздуха, который всегда носила с собой.

—    Агнес! — Это был уже почти крик. Я представил себе искореженную, скрученную артритом старуху, ползущую по полу на втором этаже.

— Ох-ох-ох. Да-да! Иду! — пробормотала Агнес. Она как-то умудрилась во сне услышать голос старушки и сей час поднялась, направляясь к лестнице, словно в нее от рождения заложена такая программа.

Уже иду, — громко оповестила Агнес. Она выглядела усталой и изнуренной. Тело напоминало мешок с песком, который приходится постоянно за собой таскать.

Куда пошла Агнес? — беззаботно поинтересовалась

Хоуп, возвращаясь в комнату, Она держала коробку с гренками и один протянула мне.

Нет, спасибо.

Уверен, что не хочешь? Они вкусные, когда немножко полежат. — Она встряхнула коробку.

Да, я не голоден. — Коробка выглядела старой и грязной, словно ее наполняли снова и снова в течение многих лет.

Хоуп пожала плечами и уселась на диван.

Ну, как хочешь.

Кто эта женщина? — спросил я. — Которая звала

Агнес?

Хоуп улыбнулась, а потом негромко засмеялась, засовывая гренок в рот.

О, — сказала она, закатывая вверх глаза, — так ты слышал Джорэнну?

Кого?

Джорэнну, — повторила Хоуп, — Это одна из папиных пациенток. Она просто удивительная.

Я ждал продолжения.

— Так Агнес пошла к ней наверх?

Я кивнул.

— А, ну тогда все нормально. Джорэнна действительно особенная. Она занимает среднюю комнату наверху.

Значит, мне предстоит жить в одном доме с психопаткой? Тут я сообразил, что уже и так живу в одном доме с психопаткой — с собственной матерью.

— Она очень нездорова, — добавила Хоуп, набирая пригоршню гренков. Потом — фу! — выплюнула один себе в руку. Улыбнулась, виновато взглянув на меня.

Оказался несвежим, — пояснила она, бросая гренок на пол.

А что с ней такое?

Хоуп вздохнула и поставила коробку с гренками на кофейный столик.

Джорэнна — поистине блестящая женщина. Невероятно начитанная и очень интересная. Любит Блейка.

Кого?

Поэта такого. — Хоуп улыбнулась. На лице ее было написано: «О, я и забыла, что тебе всего лишь двенадцать лет. Ты такой взрослый для своего возраста».

А-а-а, — протянул я, все еще не понимая, почему Джорэнна здесь оказалась.

Она — одержимый маниакальный невротик, — пояснила Хоуп.

Что-что?

Девушка повернулась на диване и посмотрела мне прямо в глаза.

— Одержимый маниакальный невротик. Это ее диагноз.

Определение звучало невероятно экзотично, и мне тут же захотелось тоже иметь такой диагноз, что бы он там ни означал.

Хоуп пояснила, что из-за этого своего состояния Джорэнне ни в коем случае нельзя покидать комнату на втором этаже. Фактически она ни разу не выходила оттуда с тех самых пор, когда два года назад ее привезли сюда во время кризиса, спровоцированного сильным северо-восточным ветром.

Так что, она здесь уже два года? — Все, что я мог на это сказать.

Даже немножко больше.

Какой доктор позволит пациенту жить в своем доме целых два года?

И никогда не спускается вниз?

Она ни разу не была внизу. Агнес приносит ей пищу.

Причем все обязательно должно быть завернуто в алюминиевую фольгу. Она боится грязи. Поэтому никто не может войти в ее комнату. Когда Агнес приносит ей поднос с едой, то должна стоять в дверях. В комнату входить запрещено. И кстати, ее комната действительно безупречна.

Жаль, что весь остальной дом не такой. — Хоуп засмеялась.

Если Джорэнна ни разу не спускалась, значит, она так и не видела перевернутого дивана в гостиной, кучи дерьма под роялем и тараканов на грязных тарелках, чашках, кастрюлях и сковородках, громоздящихся и в раковине, и на кухонном столе. Не видела изношенной старой мешковины, свисающей со стен вместо обоев. Если Джорэнна никогда не спускалась, она даже не знает, что сама лестница на второй этаж того гляди рухнет.

Обдумав все это, я спросил Хоуп:

— Если бы Джорэнна увидела остальной дом, что бы она сделала?

Хоуп даже застонала.

— О, она бы точно умерла. Представляешь?

Я очень обрадовался, что Хоуп вовсе не обиделась на мои слова. Каким-то чудесным образом ее трезвый взгляд на собственный дом извинял то, что она здесь живет.

Хоуп рассказала, что Джорэнна выходит из своей комнаты только в дальнюю ванную, и никому в доме больше не разрешают этой ванной пользоваться.

— Правда?

Какая исключительная, таинственная болезнь! Я тоже хотел иметь такую.

Хоуп начала смеяться. Когда я спросил, что ее так рассмешило, она принялась смеяться еще сильнее, до слез.

— В чем дело? — Мне было необходимо знать. Я любил Хоуп. Несмотря на то что она была очень старой — двадцать восемь лет, она казалась такой интересной. И одно лишь это удерживало меня в приемной доктора Финча по пять часов кряду.

Наконец Хоуп отсмеялась и проговорила:

Она ест шпатлевку.

Что? — Чем больше я слышал, тем более невероятным казалось мне это существо. И оно мне очень нравилось.

Шпатлевку вокруг раковины. Ну, тот раствор, которым укрепляют раковину и кафельные плитки? Она его отрывает и просто засовывает в рот. — Хоуп снова начала смеяться.

Я твердо знал, что должен непременно увидеть эту особу. Сейчас, немедленно.

А можно мне... то есть возможно ли как-то... — Я не знал, как спросить.

Ты хочешь с ней познакомиться?

Да. — Я протянул руку к коробке со старыми несвежими гренками и вытащил один.

Можно попробовать. Только обычно она не соглашается встречаться с незнакомыми людьми.

Хлопнула дверь. Потом на шаткой лестнице раздались шаги Агнес.

Ах, Джорэнна, Джорэнна, Джорэнна. — Голос звучал растерянно и недоуменно. Наконец она показалась в комнате, где сидели мы с Хоуп.

Эта Джорэнна сведет меня с ума.

Что на сей раз? — поинтересовалась Хоуп.

Ей не нравится ложка.

И чем же?

Она заявила, что на той ложке, которую я принесла ей для супа, было пятно. Я очень внимательно осмотрела ложку и не обнаружила никакого пятна. Поэтому я просто вытерла ложку о свою кофточку и протянула снова. А она захлопнула дверь перед моим носом. Вот и все, — Агнес покрутила указательным пальцем возле виска, показывая этим, что дама со второго этажа явно не в себе.

Но я поверил Джорэнне. Ведь, в отличие от нее, я видел кухню. И не сомневался, что каждая ложка, побывавшая там, несла на себе по крайней мере одно пятно. Если бы она знала! Мне еще сильнее захотелось с нею увидеться.

Ну ладно, мы пойдем и попробуем с ней поговорить, — заключила Хоуп, поднявшись с дивана.

Вот этого бы я не делала, — предупредила Агнес, выходя из комнаты. — Сегодня она особенно не в духе.

Включила у себя весь свет.

Ничего страшного, — смело возразила Хоуп. — Пойдем, Огюстен. Навестим отшельницу.

Я пошел вслед за Хоуп к лестнице, но перед первой ступенькой остановился: мне не понравилась мысль, что мы сейчас одновременно окажемся на этом ненадежном сооружении. Поэтому я дождался, пока Хоуп поднимется по крайней мере на три ступеньки.

Благополучно добравшись до второго этажа, я остановился в коридоре, а Хоуп постучала в высокую белую дверь.

Молчание.

Хоуп снова постучала.

Молчание.

Она выразительно посмотрела на меня, словно говоря: «Видишь?» Потом постучала снова и заговорила:

— Джорэнна, послушай, открой, пожалуйста. Это я,

Хоуп. И еще со мной друг, я хочу тебя с ним познакомить,

Его зовут Огюстен. Ему двенадцать лет, его мама — поэтесса, и он обязательно тебе понравится.

Через секунду дверь очень медленно открылась. Хоуп выпрямилась.

В коридор выглянула хрупкая пожилая дама. Щурясь от яркого света лампочки без абажура, она пыталась нас рассмотреть.

Кто? — переспросила она, и вопрос прозвучал, как уханье совы. Он скорее походил на «кто-о-о-о-о-о».

Огюстен. — Хоуп повернулась ко мне. — Огюстен, это Джорэнна.

Я сделал шаг вперед и протянул руку для рукопожатия, однако старушка попятилась. Поэтому я быстро убрал руку и произнес:

— Здравствуйте.

Она ответила на приветствие с большим достоинством, Джорэннна оказалась элегантной, даже с оттенком утонченности. Можно было подумать, что она королева одной из стран Бенилюкса или по крайней мере профессор ли-тературы в колледже Софии Смит.

Некоторое время мы просто молча смотрели друг на друга. Я рассматривал настоящую, живую сумасшедшую. Такую сумасшедшую, что может жить только в доме врача-психиатра. Светлая комната походила на театральную сцену, а сама Джорэнна была одета во все белое, включая шаль, и выглядела очень чистой и сияющей, словно при-видение — разве что не просвечивала насквозь.

— Приятно с вами познакомиться.

Она вовсе не выглядела ненормальной.

Потом старушка повернулась к Хоуп, и голос ее, утратив официальные интонации, снова превратился в волчий вой:

— Агнес принесла мне грязную ложку. Она меня испачкала!

И Джорэнна расплакалась. Рыдая, она вытащила изпод манжеты салфетку. Тонкая скорлупа самообладания дала трещину и начала разваливаться. Теперь уже Джорэнна выглядела совершенно невменяемой.

Ну, пожалуйста, не плачьте. Агнес не нарочно. Я принесу другую ложку.

Что мне теперь делать? — рыдала старушка. Я мог поклясться, что она пристально оглядывает белый резиновый кант на моих кроссовках.

Когда она поднесла руки к лицу, чтобы вытереть нос, я заметил, что руки ее ярко-красные и все в шрамах и трещинах. Она почти содрала с них кожу.

— Все в порядке, Джорэнна. Я спущусь вниз и принесу вам совсем новую ложку.

Не переставая рыдать, Джорэнна кивнула, сделала шаг назад и захлопнула дверь.

Хоул взглянула на меня и улыбнулась. Потом направилась вниз. Я за ней.

Оказавшись в кухне, Хоуп схватила одну из ложек, валявшихся в раковине, и, засунув руку под шкаф, вытащила банку с чистящим порошком. Раковина была настолько загружена, что помыть ложку оказалось невозможно, поэтому мы пошли в ванную.

Ты обратил внимание на ее руки? — спросила Хоуп, вытаскивая из заткнутой раковины трусы Агнес и небрежно цепляя их на леску для шторы.

Да, — ответил я. — Почему они такие красные?

Они красные, потому что она постоянно их моет и трет, — пояснила Хоуп, засовывая ложку под горячую воду. — Она зациклена на этом. Подай мне, пожалуйста, полотенце.

Я взял с унитазного бачка полотенце и подал ей.

— Она не может остановиться, будет мыть и мыть руки — до тех пор, пока не придет папа. Лишь он способен ее остановить.

Каким-то странным образом я понял, в чем здесь дело. Когда я был маленьким, то купался, только когда рядом с ванной лежало полотенце. Полотенце нужно было для того, чтобы вытирать с поверхности ванны непослушные водяные капли и струйки. Мне нравилось, когда вода ровная и держится на одном уровне — без капель и всплесков — совершенно идеально.

— Наверное, ложка совсем выбила ее из колеи.

Я задумался, каким образом доктор может привести в относительно нормальное состояние человека, сходящего с ума из-за какой-то ложки. И решил, что мама, должно быть, права: доктор Финч совершенно особенный врач, непохожий на других, самый-пресамый лучший. В моей душе зародился тонкий, словно корка на начинающей заживать ране, слой доверия.

— Я отнесу ей ложку. А ты лучше подожди здесь. Через несколько минут встретимся в телевизионной комнате. — Хоуп помолчала, а потом шепотом добавила: — Папа старается избавить ее от нашей опеки: считает, что она уже почти может жить самостоятельно. Он даже нашел ей хорошенькую квартирку в центре города, так что через месяц-другой она поселится там. Поэтому хорошо, что вы с ней встретились; ей нужно привыкать к общению с новыми людьми.

Мы вышли из ванной с чисто вымытой ложкой и направились в жилую часть дома. Поднимаясь по лестнице, Хоуп улыбнулась и беззвучно пошевелила губами:

— Пожелай мне удачи.

Я медленно поплелся в прихожую, прислушиваясь, раздастся ли сверху крик, когда Хоуп принесет Джорэнне ложку. Все было тихо, и я пошел в комнату, где стоял телевизор. Там никого не было. Я сел на диван и посмотрел на свои часы. До того как мама вернется и заберет меня отсюда, осталось пять с половиной дней. Если, конечно, она не соврала, сказав, что оставляет меня всего лишь на неделю. Перед отъездом она предупредила, что теперь я буду проводить с доктором и его семьей много времени. Значит, одной неделей дело не ограничится. Может быть, несколько недель подряд, Я чувствовал, что ей все труднее и труднее терпеть меня рядом даже в течение одного дня. А отец и вообще не хотел меня видеть. Он подыскал себе квартиру в глубине леса, на первом этаже. Со времени развода я был у него лишь один раз.

На секунду мне стало ужасно грустно и одиноко. Как будто я старая плюшевая зверюшка — раньше я с ними играл, а теперь они, никому не нужные, сидят на верхней полке моего шкафа, в самой глубине, у стенки.

И тут мне в голову пришла такая страшная мысль, что даже не хотелось искать на нее ответ: может быть, Джорэнна тоже планировала остаться в этом доме лишь на неделю?

Я перестал кусать губы и невидящим взглядом уставился перед собой. Что, если меня обманывают? Что, если мне предстоит прожить здесь не неделю, а целый год? Или даже больше?

Без паники, сказал я себе, это продлится всего лишь неделю.

Тут что-то загремело в кухне, и грохот заставил меня улыбнуться. Интересно, что еще произошло? В этом странном доме, где столько всего творилось, я мог по крайней мере отвлечься от главной своей беды: что родители совсем не хотят меня видеть. Если бы я позволил себе слишком много об этом думать, то скорее всего совсем бы увяз. А сейчас я просто затаил дыхание и стал прислушиваться, что же произойдет дальше. Но ничего не последовало.

Я взглянул на свои брюки и увидел некрасивое пятно. Какой-то жир. Его уже не отчистить. Я пожал плечами, вскочил и побежал в кухню смотреть, что там еще стряслось.

И вот пришел день, вернее, вечер, когда мама забрала меня от Финчей. Не было ни возбужденного стука в дверь, ни объятий, ни бесконечных поцелуев. Она просто остановила коричневый фургон возле дома и сидела в нем, ожидая. Понятия не имею, сколько она так сидела, пока я наконец не заметил стоящую машину и не выскочил из дома.

— Ты вернулась! — закричал я, как был босиком, подлетев по грязной дорожке к машине и заглядывая в поднятое до самого верха окно.

Мама продолжала неподвижно смотреть вперед, даже когда я забарабанил в стекло.

Из выхлопной трубы вылетал дым, разбиваясь о бортик дороги, сама машина казалась очень усталой, а мотор работал так, словно с минуты на минуту вывалится наружу.

Я снова постучал в стекло. Мама наконец моргнула, повернулась и заметила меня. Медленно опустила стекло и высунула голову.

— Ты готов ехать в Амхерст? Вещи собраны? — ровным, бесцветным голосом спросила она.

Я обернулся, чтобы посмотреть на дом, и заметил, что не закрыл дверь — оставил ее открытой настежь. Потом сообразил, что это не важно — кто-нибудь все равно рано или поздно закроет. И обувь у меня в Амхерсте была. Поэтому я обошел машину спереди и забрался на правое сиденье.

— Где ты была? Что ты делала? Что случилось? — Все эти вопросы я выпалил, пока мама отъезжала от дома и разворачивалась в сторону Амхерста.

Она ни слова не сказала в ответ. Просто смотрела прямо перед собой, хотя и не на саму дорогу, и даже ни разу не взглянула в зеркало заднего вида. Не закурила ни одной сигареты.

Мама вернулась за мной, как обещала. Но только где она была?