"Константин Иванович Тарасов. Испить чашу " - читать интересную книгу автора

он был поменьше, чем для местечек и сел, в тихое время богатевших при
большаках. Эта удаленность от главных дорог, отпугивающая глубина извечной
жижи под ненадежной толщины ковром клюквенника, шаткие размываемые гати
часто утешали Юрия в его мыслях о родном уголке, когда на глазах
превращались в могильники плохо закрытые от военной зоркости деревни. Но и
в норе не убережешься в наш век при такой густой облаве на жизни...
Когда стали в городах московские полки, пан Адам вослед за умными,
чтобы уберечь двор от мужицкого погрома, дал присягу на верность государю
Алексею Михайловичу, подкрепленную для сидевшего в Минске воеводы Арсеньева
тяжеловатым кошельком с червонного отблеска содержанием. Перед тем
прокатился здесь с очистительной целью на шляхетских отнятых конях, с
непросыхающей шляхетской кровью на самодельных и ворованных палашах
мужицкий отряд Алексиевича. Отсидели ту грозу в болотах, где померла старая
экономка, укушенная в шею змеей. Потом заявилась хваткая ватага от
полковника Поклонского - брать пана Адама в полк. Но от тех отбились с
помощью Мацкевича и пана Кротовича. Потом прощупывали повет, не забыв и
Дымы, вилы сбродных хлопов под атаманством сотника Дениса Мурашки,
пресекавшего любую жизнь шляхетского рождения. Поддержали его многие
игуменские мужики, и выбил Мурашка из уезда царский отряд прапорщика
Лихачева, отнимавший в деревнях хлеб для царского войска. Был при сотнике в
отборной десятке брат дымовского дегтяря, многие годы пропадавший
неизвестно где, может, у казаков, и научившийся у них всему, что пан бог не
любит. Вот тогда сидели на болотной кочке два месяца в июльские ливни. Кабы
не Эвка, все подохли бы неспешной голодной смертью безо всякого мужицкого
принуждения.
"Да!" - протяжным вздохом подкрепил тут рассказ Матей, и вздох этот
означал увиденное в пережитом времени утро, трясучую дрожь тела от мокрых,
ледяного холода одежд, от избытка воды, пропитавшей насквозь каждый комок
под ногами, повисшей студеными каплями на жесткой болотной траве,
поднявшейся заслонами стойкого, как несчастье, тумана. И в этом тумане
медленно возникала молочным смутным столбом одинокая фигура, и близилась,
близилась, держа в руках спасительный узелок с сухарями и застывшей по
форме горшка овсянкой...
А потом отчаялась шляхта терпеть врозь свое избиение, сговорились
съехаться и двумя хоругвями Минского и Ошмянского поветов встретили
мужицкий полк Мурашки у деревни Прусовичи. И пан Адам там был, и я при пане
Адаме. Да, Прусовичи... тоже отмечены кровью, не пробился Мурашка, да и
никто не ушел. Было при нем три сотни мужиков, всех и посекли насмерть, а
самого сотника шляхта на куски искрошила, помня свое страдание в торфяных
берегах. И отчего так, почему так люди безжалостны? Неужто одной силой
держится жизнь и приводится в покой страхом смерти?.. Тут стало Юрию
непонятно: то ли жалеет Матей проклятого сотника, то ли гордится им, то ли
вообще на церковный лад порицает любую жестокость, но забыл он спросить,
занятый своей важной целью.
А как вернулись в уезд, говорил Матей, узналось везде про гибель
Мурашки, тогда понеслись стыть в болотных туманах его помогатые, но
мало-помалу они оттуда вылезли, и каждого в меру вины наказали - кого
петлей, кого кнутом, а последних уже и не наказывали - надоело, да и пахать
кому-то ж надо, а просто лениво расшибут кулаком нос - и живи, холера с
тобой.