"Константин Иванович Тарасов. Золотая Горка" - читать интересную книгу автора

вариант, если Острович схитрил - возникнет новая ситуация, придется
вернуться в Тюремный переулок. На левой двери висела бронзовая табличка с
гравировкой. Фамилия жильца была короткой, в четыре или пять букв, Скарга
ею не заинтересовался. Правая дверь удовлетворила его анонимностью. Он
решительно крутанул ручку звонка. Минуту квартира не отзывалась, потом
послышались шаги, но не мужские, а какие-то шаркающие. Звякнула цепочка,
дверь приотворилась, и он увидел пожилую женщину в накрахмаленном чепчике,
в белом фартуке поверх синего платья. "Кухарка", - решил он и задал свой
главный вопрос.
- Господин Живинский дома? - спросил он в готовности принять любой из
противоположных ответов: "Вы ошиблись квартирой" или "Его нет".
- Обедают, - ответила кухарка и уставилась на Скаргу в ожидании
какой-нибудь деловой просьбы. Скарга почувствовал, как предательски
вспотели руки. Но обратной дороги уже не было. Он решился:
- Передайте господину Живинскому, что к нему со срочным сообщением.
Кухарка не торопясь прошла в конец коридора и открыла остекленную
дверь. Скарга услышал ее слова: "Просят вас". Знакомый голос ответил:
"Хорошо, Вера. Скажи - сейчас". Тогда Скарга достал пистолет, заложил руку
за спину и вступил в квартиру. Квартира была средняя, в четыре комнаты. На
вешалке бросалась в глаза шинель с серебряными погонами. В этой шинели
ротмистр прибыл в тюрьму вести допрос. Мелькнувшее воспоминание вернуло
Скарге холодную ненависть, сердце перестало дрожать. Кухарка с пустым
суповником прошла на кухню. Скарга остался в прихожей один. В столовой
смеялись, он отметил два женских голоса. Вдруг, как сигнал, услышалось
вежливо-формальное извинение ротмистра: "Простите, господа. Я быстро".
Да, надо быстро, подумал Скарга и, когда Живинский появился в
прихожей, молча вскинул пистолет и нажал на курок. В столовой истерически
закричали женщины. Живинский силился что-то спросить, в расширенных его
глазах застывало недоумение. Скарга выстрелил еще раз и бросился на
лестницу.
Через десять минут он оказался у театра, остановил свободного
извозчика и приказал ехать на Комаровку. Откинувшись на сиденье, он
закурил. Где-то начиналась полицейская суета, составлялся протокол, кухарка
описывала его внешность, доктор взрезывал ножом пропитанную кровью рубаху.
Думать об этом не хотелось, жалости к Живинскому у Скарги не было. Хотелось
вымыться, переодеться и покинуть Минск. Дела были сделаны, все долги он
вернул. Витя живет своей жизнью, информатора раскроют и казнят без него.
Сумерки сгустились, но освещение еще не зажгли; только окна
электростанции тусклыми лучами оттесняли сумрак в низину перед мостом.
Скарга посмотрел на часы: до встречи с Антоном оставалось сорок минут. Он
велел вознице повернуть на Долгобродскую. На взгорочке проглядывали в
кустах кресты, памятники и ограды Золотогорского кладбища. В глубине над
деревьями поднимался темным силуэтом костел Святого Роха. За ним, в третьем
ряду могил, спали вечным сном Скаргины дед и бабка. Над их общей могилой
стоял памятник серого гранита в виде дерева со срезанной верхушкой и
обрубленными ветвями. Бабушка пережила мужа на три года. В широкой ограде
она оставила себе место и любила посидеть здесь на железной скамеечке, ведя
мысленные беседы с тенью деда. Скарга тогда учился в четвертом классе и
верил в силу молитвы. В университете он иногда молился, но чаще религиозная
потребность спала. Вера развеялась на войне, когда он увидел тысячи