"Константин Иванович Тарасов. Золотая Горка" - читать интересную книгу автора

не брали, на кладбище отряд привели. Столько дубин не сумели одного взять
без боя. Жаль, конечно. Но и Скарга сглупил, невозможно представить, что
столь просто попался. Засада, куча филеров - ничего не почувствовал. Хоть
то хорошо, что ротмистру отомстил. Живинский был жестокая сволочь.
Возможно, нельзя по-другому на такой паскудной службе. Но ему и нравилось
устрашать, когда попадались в его ловушки. Если бы Адам не отстреливался
при захвате типографии, то, может быть, четыре слова по телефону для
Живинского вчера сказал бы он. Потому что не остается выбора, когда тебя
берут с оружием. В том самом доме, где в погребе станок, а в комнате лежит
неостывшее еще тело Адама. И как раз сменщик пришел. Руки сами собой
поднялись вверх, когда в сенях уперлось в лоб леденящее дуло. Трудно
наврать что-либо толковое, если у тебя из-за пояса вытаскивают револьвер, а
ты знаешь, что из твоего нагана убит тюремный надзиратель. Затем
откормленные убойцы выкручивают тебе из суставов руки и волокут в
гостинную, там сидит Живинский, лежит Адам с коркой крови на мертвом лице,
и Живинский спрашивает, надеюсь вам не хочется лечь рядом с ним. Ты
молчишь, тебе говорят: ну-ну! И бьют сто раз под дых. Затем Живинский
остается с тобой наедине и обрисовывает сначала мрачные перспективы, а
после, для сравнения, радужные...
Пришлось кое-что выложить сразу, разные мелочи, притвориться
никчемностью, караульщиком, которому немногое доверяют. Год ротмистр над
душой висел, надо было утолять его любопытство. Но про удачный экс
девяноста тысяч никаких сведений Живинский не получил. Приятно было хоть
этим отомстить. А через три дня Скаргу взяли по анонимному звонку. Ротмистр
проговорился, думал - моя работа, вынес благодарность за подвиг верности.
Кто звонил - до сего дня тайна. Только догадываться можно. Скаргу забрали
вместе с девушкой, а за ней без успеха ухаживал Белый. Сдавать любимое
создание полиции Белый, естественно, не желал, а ее пытали. Бог знает о чем
думал Белый пустой своей головой, возможно, ему мечталось, что Скаргу
сошлют года на три к черту на кулички за уральские горы, а он сделает
предложение. Теперь ни невесты, ни товарища, и грех на душе. Можно и его
простить. Плохо слабовольному на белом свете. Те давят, эти душат, сам
чувствуешь свою слабину, девушка чувствует твою слабость, а надо
притворяться энергичным борцом за дохлое дело. Нельзя же десятилетиями
заниматься одной и той же работой - расклеивать листовки или ночью
подкарауливать охамевшего полицмейстера, чтобы вогнать ему пулю в толстый
живот...
Душа утомилась от однообразия борьбы. Конечно, такие люди, как Скарга,
- скаковые лошади партии. На них она и держится. Но зачем мы, овечки, бежим
за ними, ломаем ноги в тех ямах, которые они легко перескакивают. Да и ради
чего мы становимся боевиками? Зачем извел я четыре аршина белого ситца под
лозунг "Мир хижинам, война дворцам!" Ну, сколько дворцов в Минске? Все
население минских хибар и хижин в эти дворцы не влезет, хоть битком
набивай. Даже в простые квартиры не войдет. Остальным, значит, придется
ждать пока для них новые дворцы построят. И бутылки винные, однако, не
отменят. Придется кому-то вместо Пана брать стеклодувную трубку и надрывать
легкие возле печи. И создавать новую партию, сбивать новые пятерки,
превращая наивных и податливых в революционное мясо. Но что мне до этого,
если уже нет у меня иллюзий коллективного счастья. Был я когда-то сам по
себе, хотел стать священником, в семинарии числился среди первых и