"Константин Иванович Тарасов. Золотая Горка" - читать интересную книгу автора

явились в полночь на квартиру и не повесили на крюке в прихожей, как это
сделали петербургские боевики с попом.
Да, добром он не кончит, думалось мне. Вчера ему повезло, завтра
сцапают. Он обречен, потому что опасен. Он опасен, потому что привык
превращать людей в средство. Он сознательно, Скарга несознательно, но это
ничего не меняет. Кто сильнее, тот всегда давит слабого, используя его, как
средство. Разве не Антон и Пан виновны в смерти Адама? Ни минуты не
совестились. Всегда у них виноват кто-то - царь, полиция, наконец, сам
погибший, мол, плохо стерегся, нарушил "золотые правила" конспирации.
Типография! Типография! Охрана! Смешно. Что пользы с боевика-охранника,
когда приходит наряд из десяти городовых. Адам, как чувствовал свою близкую
гибель, печально шутил, что приказано охранять склеп, где его похоронят.
Так и произошло. Как в воду глядел. Что можно сделать одним наганом!
Казнить сановника - да, вступать в бой - нет. Ну и что напечатано в том
погребе? Жалкая листовка, плод бессонной ночи Антона. Народ прямо-таки умер
бы с горя, если бы ее не напечатали. Ну, напечатали. Что, пробудились
минские обыватели? Как были бараны, так и остались! А человека нет. Вот еще
доказательство - Скарга. Один против дюжины - самоубийца. А возразишь -
ренегат, трус, измена святому делу! И служишь - называется, освобождению
народа, идеалам земного рая, а в реальности - честолюбивым людям, которые
получили в партии властные полномочия. Антон придумает, решительные боевики
исполнят. А попробовал бы сам посидеть в погребе с револьвером в руке и
победить полвзвода. Вон как вчера заколодило при перестрелке. Дар речи
утратил. Приказывать, разумеется, легко. За писание листовок три года
ссылки дают, за револьвер - пять лет каторги...
Но с меня хватит. Надоело ощущать себя средством, зависеть от воли
таких оголтелых революционеров, как Пан. Непонятно, за что его Скарга
любил. Может, не любил, а ценил. Это не одно и то же. Владимир Пан -
эсеровский боевик! Нет уж, позвольте рассмеяться. Обычный криминальный тип.
Еще бы ему не ратовать за равенство и свободу. Смена строя и равенство
избавят его от работы на стеклозаводе. Ну, а что ему мечталось делать в
обновленном справедливом обществе? Бутылки под сельтерскую? Вот уж нет. Сам
говорил, что готов исполнять обязанности охраны в государстве победившего
народа. То есть занял бы место Живинского. Дальтоник. Мир в две краски. Ну
как может понимать равенство, справедливость, закон человек, который после
начальной школы не прочел ничего, кроме партийной программы и листовок.
Пришлось застрелить его, чтобы не убил меня. Привел же его черт три дня
тому в вокзальный ресторан, когда Живинский выспрашивал о возможных
маршрутах Скарги в городе. Дурак был ротмистр Живинский. Нашел место для
таких бесед. Кофе ему там нравилось пить. Пан звериным чутьем учуял
неладное. Назавтра встретились - у него глаз ледяной, то есть займется
проверкой. А чтобы потеплел - придется вновь теракт, эксы, изъятия
типографских наборных касс. Ну уж нет. Лучше один собственный грех, чем
десять в чужой упряжке. Бессонная была ночь. В пять утра из дома вышел,
через час к Пану постучал. Тот на заводик свой собирался. Пришлось финтить:
"Антон прислал. Записка!" Тот впустил, сел за стол, взял запечатанный
конверт, разрывает - две руки заняты, висок открыт... А теперь, слава богу,
и Живинского нет, убрал его Скарга. Знать бы вчера днем, что он ротмистра в
гроб уложит, не пришлось бы звонить и говорить четыре слова "Костел Роха.
Девять вечера". Как было допустить, что стрельбу откроют. Тупицы. На Немиге