"Константин Иванович Тарасов. Золотая Горка" - читать интересную книгу автора

явку. Такое у меня чувство. Возможно, я ошибаюсь. Меня не схватили, помогли
с паспортом, дали курьера из боевиков. Может быть, это агент полиции.
Думаю, что они решили выйти на нашу кассу. В три часа я встречаюсь с этим
человеком на Нижнем рынке. Пусть Святой или Синица проследят его "хвосты".
- Синица откололся, - сообщил Белый. - Он теперь с громадовцами,
возрожденец*. Но кого-нибудь найду...
______________
* Громадовец - член Белорусской социалистической громады. Партия одной
из целей своей деятельности ставила национальное возрождение Белоруссии.
Отсюда - возрожденец.

Белый ушел. Скарга открыл саквояж, где под сменой белья лежал наган,
привалился спиной к стене и зажмурил глаза. Красный свет его раздражал.
Зажмурившись, он увидел Володю Панкевича, но не с пулевой дырочкой над
виском, а на прошлогодней маевке. Пан был в красной рубахе. Кто-то принес
вино. Пили за будущее. Святой играл на гитаре. Подошел Антон с сестрой.
Ольга смеялась. Белый еще не чувствовал к нему ненависти. Было это на
берегу Свислочи в Серебрянке. А теперь Пана нет, Ольга - помешанная, он -
беглый и скорее готов умереть, чем вновь оказаться в камере. Во второй раз
сбежать не удастся. Повезло. Бог чудес не повторяет. Повезло, потому что
однажды вечером уголовники, соседи по камере, стали спорить на занятную
тему - можно ли выпилить оконную решетку хирургической пилой. Такая пила
лежала в стеклянном шкафу в кабинете тюремного доктора. Их фантазии зажгли
в нем надежду. Потом из ежедневных наблюдений он вывел, что в полдень
ворота тюрьмы отворяются и въезжает хлебный фургон. В этот час двор
пустует, всех арестантов уводят с прогулки в камеры. Повозку тянет кляча,
на козлах сидит старик, караульный стоит у правой створки ворот. И если
каким-то образом оказаться во дворе, то есть путь на волю. После разгрузки
караульный проверяет фургон - не втиснулся ли туда беглец, и старик
выезжает прочь, чтобы появиться завтра. И в некую ночь сложился план побега
из харьковской тюрьмы, где надзиратели с особенным рвением изводили
социалистов-революционеров. Им дали это почувствовать на приемке, когда их,
партию новоприбывших, разделили на уголовных и политических. Уголовники,
которых повели в баню первыми, злорадно предвещали: "Сейчас вас примут!".
Надзирателей было десятка три, они выстроились в две шеренги, и по этому
коридору из мордоворотов требовалось пройти до двери голышом, что было
противно и усиливало беззащитность. Того, кто спешил, защищался,
прикрывался, сбивали с ног и топтали сапогами, а потоптав, перебрасывали от
одного к другому, неторопливо подвигая к моечной, куда арестанта выкидывали
полуживым. Каждый удар сопровождался мстительным объяснением: "Вы у нас
постреляете, сволочи!". Два киевских эсера после этой приемки умерли.
Доктор, осмотревший их в камере, назвал причиной смерти врожденный
сердечный порок. Надзирателем по второму корпусу, где сидел Скарга, был
шестипудовый громила Степанчук. Некогда он служил в Семеновском полку.
Полковой командир казался ему не ниже небесного покровителя. И вдруг, столь
великий человек, генерал Мин, командир лейб-гвардии Семеновского полка, лег
в гроб с пулей в сердце, казненный социалистами-революционерами за массовые
убийства рабочих в Москве. Еще он мстил за Гапона, повешенного боевиками, и
за убитого летучим отрядом эсеров полицейского пристава Жданова. Две недели
пришлось стонать по ночам, корчиться в притворных муках днем, но все-таки