"Андрей Тарасов. Между нами мужчинами (о воспитании подростков)" - читать интересную книгу автора

их следующей зимой в ЦПКиО на каток. "Узнаете меня по вашим рукавичкам", -
шутил он. Я смеялся вместе с ними и вдруг понял: у немцев не получилось, в
город им не войти, теперь все дело в том, когда мы сможем их отбросить".
Вот оно - одно из самых прекрасных мужских чувств, чувство
ответственности за слабого, дающее такую силу, которую немыслимо
преодолеть! Могли ли ленинградские женщины не гордиться такими мужчинами?
Могли ли они оказаться недостойными своих защитников? Даже дети в тех
трагических условиях не играли во взрослых, а были ими, становясь не
просто старше, но ощущая себя женщинами и мужчинами.
В книге есть волнующий эпизод, раскрывающий это на живом примере.
В один из стационаров, куда подвижники-добровольцы собирали самых
истощенных, часто осиротевших детей, чтобы если не накормить, то хотя бы
держать их в тепле, привезли как-то ребят-близнецов.
Цитирую: "Вот родители прислали тш маленькую передачу: три печеньица и
три конфетки. Сонечка и Сереженька - так звали этих ребятишек. Мальчик
себе и ей дал по печенью, потом печенье поделили пополам.
Остаются крошки, он отдает крошки сестричке. A tceстричка бросает ему
такую фразу: "Сереженька, мужчинам тяжело переносить войну, эти крошни
съешь ты". Им было по три года".
Не знаю, можно ли создать более возвышенный гимн женщине, чем этот
кусочек документальной записи, рассказывающей о трехлетней девочке?
Оказывается, можно. Когда женщина не только женщина, но еще и мать.
Вот запись из дневника Лидии Охапкиной, оказавшейся с двумя маленькими
детьми в январском блокадном Ленинграде без каких бы то ни было запасов
пищи вещей (все, что можно, уже обменяла на продукты еще в декабре), без
топлива, почти без керосина в примусе: "Ниночка моя все время плакала,
долго, протяжно и никак не могла уснуть. Этот плач, как стон сводил меня с
ума. Я тогдз,, чтобы она могла уснуть, давала сосать ей свою кровь. В
грудях молока давно не было, да и грудей совсем уже не было, все куда-то
делось. Поэтому я прокалывала иглой руку повыше локтя и прикладывала дочку
к этому месту.
Она потихоньку сосала и засыпала А я долго не могла заснуть..."
В книге звучит настоящий гимн женщине: "Ленинградская женщина отчаянно
и бесстрашно сражалась против голода Это был ее фронт. Те, кто выжил в
Ленинграде, обязаны не только войскам, не только "Дороге жизни", но и
женской стойкости, женскому терпению, выносливости, женской силе и,
наконец, ее любви... Ленинградская женщина... Она жила чуть дольше, чем
могла жить, если даже потом смерть, иссушив, сваливала. Ее "задерживала" -
на день, на два, на месяц - мысль, страх, забота о ребенке, о муже..."
Но только ли о ребенке, муже, брате, только ли о своих, о родных?
Приведем еще одну документальную запись из той же книги: "Е. С: Ляпин,
доктор физикоматематических наук, рассказывал о людях, которые теряли
карточки и погибали на глазах у всех. И логически поведение окружающих
было объяснимо, оправданно, так как каждый сам находился на грани смерти.
Но вот подобная же история с потерянными карточками произошла в
Радиокомитете, о чем рассказал Георгий Пантелеймонович Макогоненко. Ольга
Берггольц день, второй смотрела ка невольного убийцу семьи - работника
радио, потерявшего карточки, - не выдержала и отдала ему свою, хотя сама
уже страдала дистрофией. То есть человек взял и отдал другому,
малознакомому и даже малоинтересному ему человеку свою жизнь. Ольга