"Андрей Тарасов. Между нами мужчинами (о воспитании подростков)" - читать интересную книгу автора

занимается тот, кто сам не испытал долгого, мучительного, истощающего не
только тело, но и душу голода. Мне же приходилось и жевать распаренную на
огне засохшую много лет назад телячью шкуру, и по полдня ходить вокруг
грядки, на которой еще сохранилось несколько морковных хвостиков... Я не
судья Юре. Он, жестоко казня себя, давая каждый день новые клятвы не взять
больше "ни крошки" и порой выполняя эти клятвы, вел поистине героическую
борьбу со своей слабостью.
И вовсе не в упрек Юре мы тут напоминаем: мать и сестренка делились с
ним в самые трудные минуты.
Потому что знали: мужчины труднее переносят голод, быстрее умирают от
истощения. Однако решало тут не "знание". Чтобы отделить другому хотя бы
немножко от своего пайка, умирающему с голоду надо обладать величием души,
силой, способностью на героизм. Но эта сила, которую ленинградки
продемонстрировали всему миру, не лишала их женственности, обаяния и
красоты.
В "Блокадной книге" описан очень трогательный эпизод - посещение
защитников Ленинграда в декабре 1941 года группой работниц, привезших
бойцам новогодние подарки. Вот "ак об этом рассказывается в книге:
"Делегация дошла до нашей роты в виде трех женщин. Все три были замотаны
платками, шарфами, подпоясаны ремнями, шнурками. Когда в землянке они
наконец освободились от своих одежек, то стали тоненькими девицами, можно
сказать даже - костлявыми, судя по торчавшим ключицам и скулам. Землянка
была жарко натоплена, мы входили и получали из их рук носки, кисеты,
рукавицы. Платьица на их иссохших плечиках свободно болтались, были
слишком просторны, но каждая казалась нам милой. Они - появились у нас
вечером, когда стемнело. Через час старшина принес нашу кашу. Котелок каши
с солониной и кусок сахара - это был наш обед, он же и ужин из него кто
мог оставлял себе завтрак, были еще хлеб ч сухарь В тот вечер кашу мы
разделили с гостьями, то есть фактически скормили им, так что каждой
досталось почти по две порции. Потом Володя сыграл им на гитаре, они
рассказали нам про то, как шьют на фабпике белье и потом они улеглись
спать. На самом деле они стали клевать носом сразу, как поели. Они устали
от дороги а главное, их сморило от еды и тепла. Спали они на наших нарах.
Приходили из соседних взводов заглядывали в нашу землянку - удостовериться.
Казалось, годы миновали с тех пор, как мы видели женщин в платьицах. Но
какие это были женщины - худые изможденные, подурневшие! Теснясь в дверях
землянки солдаты смотрели на спящих с чувством, в котором не было ничего
мужского, а была лишь жалость. Но, может, в этом и было мужское чувство.
Эти три женщины были для нас как Ленинград..."
Думается, напрасно тут прозвучали нотки колебания по поводу того, какие
чувства считать истинно мужскими. Сопоставляя эту очень проникновенно
написанную сцену со многими другими, встречавшимися в литературе, в
которых мужские (в общепринятом обиходном понимании) страсти низвергались
Ниагарой, приходишь вот к каким неожиданным выводам. Изможденные,
подурневшие работницы эти с их кисетами и носками, привезенными в подарок
защитникам, были несравненно более женственными, чем любая из выхоленных
Клеопатр прошлого. А смотревшие на них, спящих, солдаты, убежден, никогда
- ни до войны, ни после нее-не чувствовали себя настолько мужчинами, как в
те минуты. Вдумайтесь с этих позиций в заключительную фразу описываемого
эпизода: "Вместе с лейтенантом я провожал их до КП... Лейтенант приглашал