"Е.В.Тарле "Павел Степанович Нахимов" [И]" - читать интересную книгу автора

взять на себя командование, а сам сделался его помощником.
Собственно, когда отступавшая русская армия была уведена Меншиковым в
долину Бельбека, то Севастополь был брошен буквально на произвол судьбы.
Когда Меншиков, как сказано, перед своим отъездом из Севастополя призвал
Корнилова и объявил, что назначает его командиром войск Северной стороны
Севастополя, а Нахимова - командиром Южной, то Корнилов ответил, что если
армия уводится прочь, то ведь не может Севастополь держаться горстью
моряков. Но Меньшиков был непреклонен.
Спасли Севастополь в этот момент от непосредственной гибели,
во-первых, грубые ошибки союзного верховного командования, не решившегося
на немедленную атаку, а во-вторых, три человека: Корнилов, Тотлебен,
Нахимов. Тут не место подробно говорить ни об этих ошибках неприятельских
вождей - Сент-Арно, Канробера и лорда Раглана, ни о великом подвиге
Тотлебена, которым так восхищался, как гениальным инженером, даже
неприятель, ни о стойкости, уже нечеловеческой энергии и доблести
Корнилова - мы тут ставим себе задачей проследить лишь индивидуальную роль
Нахимова.
Меншиков, уходя и уводя прочь армию, сделал, в сущности, еще одно
дело, которое могло бы подкосить оборону в корень, если бы Корнилов и
Нахимов не были Корниловым и Нахимовым, а были бы средними адмиралами или
генералами, которые завели бы ссоры и пререкания: ведь оба они были
оставлены с равными правами, и старшими над ними Меншиков не назначил, в
сущности, никого. Старшим по чину, правда, был Моллер, командующий
войсками в Севастополе, но мы увидим сейчас, как Нахимов с ним
распорядился.
Тут дело решилось быстро: как только обнаружилось, что неприятель
двинулся вовсе не на Северную сторону, а на Южную, Нахимов заявил, что он
хоть и старше годами и службой, но подчинится Корнилову. Это сохранило
полное единство командования в брошенном на произвол судьбы в самый
опасный момент городе. Нужно тут же сказать, что в эти первые дни - от
Альмы до 14 сентября, когда он приказал потопить часть русского флота, то
есть то, что было ему дороже жизни, Нахимов был в самом мрачном состоянии
духа. Это говорят нам все источники. Он глядел вечерами из окон дома, где
жил Корнилов, на Мекензиеву гору и видел то бесчисленные огни английских и
французских биваков, то медленное движение вражеских масс, все идущих и
идущих с Мекензиевой горы в долину Черной речки.
Нахимов уже тогда не верил в возможность спасти Севастополь. Он и
позже в это не верил, хотя и пытался скрыть это чувство, чтобы не
обескуражить бойцов. Еще пока рядом был его друг Корнилов, которого он
открыто ставил выше себя, Нахимов редко-редко и притом в совсем малой и
близкой компании позволял проявляться овладевавшему им порой в эти
сентябрьские дни чувству, близкому к отчаянию. Но когда Корнилова не
стало, никому уже не пришлось наблюдать Нахимова в таком ужасном
состоянии. Он знал, что после кровавого дня, 5 октября, у матросов и
солдат, защищающих Севастополь, не осталось никого, кроме него и
Тотлебена, - может быть, еще впоследствии Истомина, С. Хрулева, А.
Хрущева, Васильчикова, - кому они, матросы и солдаты, сколько-нибудь
верили бы среди высшего командного состава, потому что многочисленные
герои из рядовых, герои из низших офицеров были известны лишь своим ротам,
своим бастионам, своим ложементам, и не в их руках власть над всей