"Гарун Тазиев. На вулканах (путевые заметки)" - читать интересную книгу автора

читателю, что ремесло вулканолога подчас заставляет его сталкиваться с
опасностями не только физического свойства.
Единственный полезный урок, который следует извлечь из этого дела,
заключается в том, что когда наука вплотную соприкасается с социальными
проблемами и особенно когда речь идет о жизни или благополучии людей,
полагаться следует не на титулы и звания, а на объективные данные, собранные
компетентными специалистами.
В извержении Суфриера четко прослеживаются две фазы. Первая, с июля
1975 по июль 1976 г., проявлялась нарастающей микросейсмической активностью.
Вторая, эруптивная фаза, как мы знаем, началась 8 июля 1976 г.
двадцатиминутным фреатическим извержением и длилась до 1 марта 1977 г.,
когда было отмечено последнее проявление указанного типа. Во время этой фазы
сейсмическая активность действительно продолжала нарастать; правда,
увеличивалось лишь число толчков, а не их интенсивность и магнитуды. С
августа 1976 г. землетрясения стали постепенно ослабевать. Легерн, наиболее
полно изучивший эти явления, представил цифры, исходя из которых суфриерское
извержение можно отнести к весьма умеренным, из жерла вылетело около 1 млн.
тонн вулканических продуктов. Для сравнения напомним, что Везувий в 1906 г.
дал 500 млн., Кракатау - 45 млрд., а Тамбора - 375 млрд. т...
И тем не менее почти заглушенное словесным треском пробуждение Суфриера
вызвало жгучий интерес, прежде всего в странах Карибского моря и в районах
активного вулканизма. Хочу отметить такой нюанс. Некоторые вулканологи
поначалу настороженно встретили мои категорические выводы. По их мнению,
следовало дождаться окончания эруптивной фазы, провести все лабораторные
анализы и лишь затем делать заключения. Тот факт, что я побывал на вулкане и
видел все в непосредственной близи - ближе, чем мне бы хотелось! -
представлялся им скорее минусом, чем плюсом. Вообще в их глазах я придал
вулканологии слишком "спортивный" характер. Полагаю уместным внести в этот
вопрос ясность.
Совершенно верно: я не скрываю, что намеренно связал исследовательскую
деятельность, по своей природе строгую и мало поэтичную, с так называемыми
тривиальными радостями, которые приносят физическое усилие, товарищество и
совместно пережитый риск. Таково уж свойство моей натуры. Однако дело не в
этом. Наш подход к вулканологии зиждится на постулате, что наиболее полные
наблюдения и самые точные измерения следует производить в тот момент и в том
месте, где происходит извержение. А это место редко бывает легкодоступным
(если вообще доступным), так что надо быть заранее готовым к настоящим
трудностям - еще до того, как приступишь к работе. Между тем, тяготы пути
оказываются не по плечу многим научным работникам. Может быть, оттого они
выказывают по отношению к ним пренебрежение. "Настоящая" вулканология, по их
утверждению, делается в лаборатории и библиотеке.
Я уже не удивляюсь подобной реакции. Она сопровождает меня постоянно с
1949 г., когда я с наивным восторгом неофита пытался привлечь внимание
геологов и геофизиков к полевой вулканологии. Почему не использовать
новейшую современную аппаратуру для изучения этого важнейшего природного
явления? Отказы мотивировались различными соображениями. Одни вполне
справедливо говорили, что включение вулканологии в список "официальных"
дисциплин сократит ассигнования на их собственные исследования... Других
раздражала сенсационность подобного подхода; людей, намеревавшихся вести
наблюдения в непосредственной близости от эруптивных жерл, они называли