"Н.А.Тэффи. Распутин (из книги 'Воспоминания') " - читать интересную книгу автора

странного, то никто особенно и не удивлялся. А наступившие вскоре события
смели с памяти черный автомобиль. Не до него было.
Но тогда, за обедом, обо всем этом говорилось. Главное же - удивлялись
необычайной наглости Распутина. Н. Разумов, бывший тогда директором горного
департамента, рассказывал с негодованием, что к нему явился чиновник его
ведомства из провинции с просьбой о переводе по службе и как протекцию
принес листок, на котором рукой совершенно с Разумовым не знакомого
Распутина было коряво нацарапано:
"Милай, дарагой, исполни прозьбу подателеву а у меня в долгу не
останешься. Григорий".
- Подумайте - наглость-то! Наглость-го какая! И очень многие министры
рассказывают, что получают подобные записочки. И очень многие (о чем,
конечно, уже не рассказывают) просьбы эти исполняют. И мне даже говорили -
неосторожно, мол, с вашей стороны, что вы так рассердились, ему передадут.
Нет, вы подумайте только, какая мерзость! Милай, дарагой! И тот хорош - с
записочкой явился. Ну, ему показал "дарагого"! Говорят, через четыре
ступеньки по лестнице бежал. А ведь на вид такой приличный господин, да и по
службе довольно крупный инженер.
- Да, - сказал один из присутствующих. - Я много раз слышал о
рекомендациях вроде "милаго, дарагого", но, что прошению не был дан ход,
встречаю в первый раз. Многие негодуют и, тем не менее, не считают возможным
отказать Распутин, говорят, мужик мстительный.


4.

Было уже больше десяти часов, когда я подъехала к дому Ф-а.
Хозяин встретил меня в передней. Любезно сказал, что где-то уже был мне
представлен, и повел в свой кабинет.
- Ваши уже давно здесь.
В накуренной небольшой комнате сидело человек шесть.
Розанов со скучающим и недовольным лицом, Измайлов, какой-то
напряженный, точно притворяющийся, что, мол, ладно, когда на самом деле
что-то не выгорело.
М-ч у притолоки, с видом своего человека в доме, еще двое-трое
неизвестных, притихших на диване, и, наконец, Распутин. Был он в черном
суконном русском кафтане, в высоких лакированных сапогах, беспокойно
вертелся, ерзал на стуле, пересаживался, дергал плечом.
Роста довольно высокого, сухой, жилистый, с жидкой бороденкой, с лицом
худым, будто втянутым в длинный мясистый нос, он шмыгал блестящими,
колючими, близко притиснутыми друг к дружке глазами из-под нависших прядей
масленых волос. Кажется, серые были у него глаза. Они так блестели, что
цвета нельзя было разобрать. Беспокойные. Скажет что-нибудь и сейчас всех
глазами обегает, каждого кольнет, что, мол, ты об этом думаешь, доволен ли,
удивляешься ли на меня?
В этот первый момент показался он мне немножко озабоченным, растерянным
и даже смущенным. Старался говорить "парадные" слова.
- Да, да. Вот хочу поскорее к себе, в Тобольск. Молиться хочу. У меня
в деревеньке-то хорошо молиться, и Бог там молитву слушает.
Сказал - и всех по очереди остро и пытливо кольнул глазами через