"Уильям Мейкпис Теккерей. История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти" - читать интересную книгу автора

горячка, но я этому веры не даю. Налей-ка себе еще стаканчик Росолио.
Всякий раз, как тетушка рассказывала эту историю, она приходила в
отличное расположение духа, и сейчас она пообещала заплатить за новую оправу
для бриллианта и приказала мне, по приезде в Лондон, сходить к знаменитому
ювелиру мистеру Полониусу, а счет переслать ей.
- Золото, в которое оправлен бриллиант, стоит самое малое пять гиней, -
сказала она, - а в новую оправу тебе его могут вставить за две гинеи. Но
разницу ты оставь, голубчик, себе и купи все, что твоей душеньке угодно.
На том тетушка со мною распрощалась. Когда я выходил из дому, часы били
двенадцать, ибо рассказ о Мулкахи всегда занимал ровным счетом час, и шел я
по улице уже не в таких расстроенных чувствах, как в ту минуту, когда мне
вручен был подарок; "В конце концов, - рассуждал я, - бриллиантовая булавка
- вещь красивая и прибавит мне изысканности, хоть платье мое совсем
износилось. - А платье мое и вправду износилось. - Что ж, - рассуждал я
далее, - на три гинеи, которые я получу, я смогу купить две пары
невыразимых", - а, между нами говоря, у меня в них была большая нужда, я
ведь в те поры только что перестал растя, а панталоны были мне сшиты за
добрых полтора года перед тем.
Итак, шел я по улице, руки в карманы, а в кармане у меня был кошелечек,
который накануне подарила мне малютка Мэри; для милых вещиц, что она в него
вложила, я нашел другое место, какое - говорить не стану; но видите ли, в те
дни у меня было сердце, и сердце пылкое; в кошелек же я собирался положить
тетушкин дар, которого так и не дождался, вместе с моими скромными
сбережениями, которые после пикета и крибеджа уменьшились на двадцать пять
шиллингов, так что по моим подсчетам, после того как я оплачу проезд до
Лондона, у меня еще останется две монетки по семь шиллингов.
Я только что не бежал по улице: я так спешил, что, будь это возможно, я
бы догнал десять часов, которые прошли мимо меня два часа назад, когда я
сидел за мерзким Росолио и слушал нескончаемые тетушкины рассказы. Ведь в
десять мне следовало быть под окошком некоей особы, которая должна была в
тот час любоваться луною, высунув из окна свою прелестную головку в
папильотках и в премиленьком плоеном чепчике.
Но окно было уже закрыто, и даже свеча не горела; и чего только я не
делал, стоя у садовой ограды: и покашливал, и посвистывал, и напевал
песенку, которая так нравилась некоей особе, и даже кинул в заветное окно
камешком, который угодил как раз в оконный переплет, - все одно никто не
проснулся, только громаднейший дворовый пес принялся рычать, лаять, да
кидаться на ограду против того места, где я стоял, так что чуть было не
ухватил меня за нос.
И пришлось мне поскорее убраться восвояси; а на другое утро в четыре
часа моя матушка и сестры уже собрали завтрак, а в пять под окнами
загромыхал лондонский дилижанс "Верный Тори", и я взобрался на империал, так
и не повидавшись с Мэри Смит.
Когда мы проезжали мимо ее дома, мне показалось, что занавеска на ее
окне чуть отодвинута. Зато окошко уж вне всякого сомнения стояло настежь, а
ночью оно было затворено; но вот уже ее домик остался позади, а вскорости и
деревня наша, и церковь с кладбищем, и скирда Хикса скрылись из виду.

* * *