"Николай Дмитриевич Телешов. Начало конца (Из цикла "1905 год")" - читать интересную книгу автора

врачебного управления, за год (я буду говорить для ясности в округленных
цифрах) насчитано больных острым и хроническим отравлением алкоголем более
семидесяти двух тысяч человек. Умерло в запойной горячке шесть тысяч,
утонуло в пьяном виде девять тысяч, умерло от удара в пьянстве три тысячи,
убилось при падении в пьянке двенадцать тысяч, сгорело полторы тысячи,
умерло от разрыва сердца при непомерной выпивке тоже полторы тысячи,
покончило самоубийством в пьяном виде около двух тысяч... Всего за год
почти тридцать тысяч смертей.
А всего, стало быть, с заболевшими свыше ста тысяч человеческих
жертв... Вот чем расплачивается народ за винную монополию, за обогащение
правительства Николая Второго, его родни, его присных, его прихвостней и
всякой царской орды, имя которой - легион.
Заревела в ответ народная масса. Закричал и потрясенный Девяткин. Что
он кричал, он и сам не помнил.
Чувствовал только ужас и негодование.
Доводилось ему заглядывать и на иные собрания, слушать иные речи от
людей, которых он лично знавал по ресторану как хороших гостей. Кого здесь
только не было!
Но особенно памятными ему остались двое: низкорослый, очень плотный
человек с проседью в волосах, не то адвокат, не то доктор, который горячо
говорил об изменниках, продавшихся евреям, о неизбежной гибели всей
России, если народ сейчас же не окажет резкого противодействия; и другой -
высокий, сухощавый, у которого лоб, да и вся голова над плечами стояли
точно каким-то столбом, узким и длинным. Он призывал к немедленному
отпору, к уничтожению крамольников с корнем, к избиению всех, кто мыслит
против царя и его правительства.
- Иначе, - кричал он, почти задыхаясь, - вся огромная русская жизнь
превратится вскоре в одно сплошное зловонное гноище, где закопошатся
человекообразные с ненасытной пастью гады!..
Девяткин всем интересовался, выслушивал все, и за и против, и очень
страдал оттого, что нет возле него близкого человека, который разъяснил бы
ему по совести, где же, наконец, правда.
А время все шло. Дни стали совсем короткие, холодные и сырые. Нависала
зима. Жизнь бурлила, как кипяток в котле. Собрания, заседания, митинги,
казалось, никогда не прекращались. И утром, и днем, и к ночи люди где-то
собирались, обменивались горячими мыслями, объединялись и требования их
становились все шире и страстнее:
- Земля и воля!
- Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Уже не только кричали это на собраниях, но написали огромными буквами
на красных полотнах и прибили эти полотна к эстраде, где теперь не было
никаких спектаклей, но народ кишмя кишел по вечерам, вплоть до ночи.
Ораторы призывали уже открыто и горячо к вооруженному восстанию. Выкрики:
"Победить или умереть!" - встречались восторженным ревом откликов, бурей
ответных согласий и уверений. Тысячи рук поднимались над головами, иные
складывались в кулаки, во многих блестели револьверы.
- Победить или умереть!
- Товарищи, ответьте: какая сила может одержать победу над царизмом? -
говорил кто-то твердым, спокойным голосом после всех выкриков. - Такой
силой не может быть крупная буржуазия, фабриканты, помещики.