"Владимир Тендряков. Покушение на миражи (Роман)" - читать интересную книгу автора

- Авва!..
А в стороне от всех несмелой тенью качался под звездами убогий Маной. У
него плетью висела правая рука, и был он кожевник и давно уже не занимался
своей работой. Он слышал, что назаретянин исцеляет, об этом кричала
бесноватая Мария из Магдалы. Маной хотел просить исцеления, но не смел
тревожить пророка.

В конце субботнего, как всегда, собирались в синагоге. И Бен-Рувим
решил здесь уличить нового пророка. В синагоге он был хозяином, даже хазан,
престарелый Манасий, сильно робел перед ним. Кроме того, Бен-Рувиму донесли:
утром пришелец, называющие себя Сыном Человеческим, ходи с учениками по
полям, и заметили - кой-кто из них походя срывал колоски. Да, да, в день
субботний!
Для сынов Израилевых нет более святой, более вечной заповеди, чем
четвертая заповедь из тех, что переданы Моисею Иеговой: "А день
седьмый -суббота Господу Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты,
ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни
пришелец, который в жилищах твоих". Антиох Епифан - да будет проклято имя
его! -запрети евреям праздновать субботу, грози лютыми казнями. И евреи
уходили в пещеры, там праздновали. Однажды отряд, высланный Епифаном,
наткнулся в пустыне на идущих отметить день покоя. Многие из евреев были
вооружены, но ни один даже не коснулся меча - подставляли головы и умирали,
лишь бы не осквернить субботу. Меч, поднятый в защиту - тоже работа, а
потому все до единого полегли, остались верны Закону.
Сорвать колосок в поле, пусть даже и невзначай, - малый, но труд, грех
перед благочестием. И в синагоге Бен-Рувим напомнил перед всеми слова
Моисеевы:
- Всякий, кто делает дело в день субботний, да будет предан смерти.
Он устремил взгляд в сторону, где в окружении учеников сидел
назаретянин, посмевший называть себя Сыном Человеческим.
- Ответь нам, прохожий: правда ли, те, кого ты учил, нарушили сегодня
субботу, рвали на поле колосья? Ответь, но остерегись спасать себя ложью!
Назаретянин встал, и тишина нависла над ним. Не все глядели на него с
враждой. Кто не без греха: сорвать колосок - малость, случится, и не
заметишь, но с субботой не шутят. Малое может обернуться большой бедой.
Назаретянин медленно двинулся к кафедре, невысокий, большеголовый, в тяжело
обвисшем, собравшем пыль иудейских дорог плаще, босые ноги мягко ступают по
каменным плитам.
Он не дошел до кафедры, развернулся лицом к людям. И люди затаились,
лишь задние тянули шеи. Лицо пророка было спокойно и строго, глаза блуждали
по собравшимся, и те, на ком они задерживались, смущенно отворачивались.
На самом заднем ряду сбоку на скамье пристроился Маной, здоровой рукой
покоил на коленях мертвую руку, взгляд его был тоскующе влажен, как у овцы,
отбившейся от стада. Назаретянин кивнул ему, позвал внятно:
- Иди сюда!
Маной вздрогнул и не посмел двинуться.
- Иди!.. Стань на середину.
Тогда Маной зашевелился. Он давно уже не мог подыматься с легкостью,
всегда с лишними движениями, всегда с натугой. Но поднялся, двинулся вперед
с опаской, волоча непослушные ноги, и рука бескостно болталась вдоль тела.