"Владимир Тендряков. Охота" - читать интересную книгу автора

литературовед, старый друг Юлия Марковича Искина.
Все расходились, одни спешили к раздевалке, другие тянулись в ресторан,
чтоб за рюмкой армянского "три звездочки" перекинуться парой слов о
прошедшем собрании. А Семен Вейсах стоял у стены, прижимаясь спиной к
дубовой панели - размягше тучный, лицо серое, изрытое, свинцовое. На этом
тяжелом корявом лице сам собою подмигивал глаз, каждому, кто проходил мимо,
знакомым и незнакомым.
Вейсах стоял у самых дверей на выходе, и Юлий Маркович медлил в
сторонке, мучительно решал про себя: пройти ли мимо, подчеркнуто не замечая
друга Семена, или задержаться, приободрить: не все, мол, потеряно...
Юлий Маркович не кричал "Позор! Позор!". Он сидел в зале, слушал и...
боялся. Хотя, казалось бы, чего?.. Не участвовал в оппозициях, не имел
связей с заграницей, не примыкал к Серапионовым братьям, как некоторые, даже
в критических статьях особенно не нагрешил - хвалил Маяковского, поругивал
Есенина, всегда решительно поддерживал Фадеева. Но те, кто сейчас сидит по
правую и левую руку от Фадеева, не очень-то хотят считаться с фактами. Они
не стихами и драмами завоевали себе славу, а расправой. Им нужны жертвы...
Саша Фадеев отлично знает Юльку Искина. Однако он знал и Семена
Вейсаха.
Вейсах, оплывше грузный, постаревший, стоит у выхода, со свинцового
лица сам собой подмигивает глаз. Мимо него торопливо проходят и только потом
запоздало оглядываются через плечо.
Юлий Маркович, склонив голову, решительной походочкой прошел мимо,
боковым зрением уловил, как глаз друга Семена без участия хозяина
подмигнул... Бессмысленный глаз, ничего не замечающий.
Чувство острой неловкости удалось потушить сразу же еще не доходя до
гардероба, на лестнице...
Семен Вейсах тоже ведь бывший рабкор. И, конечно же, рабкоровское,
непримиримое в нем живо до сей поры: мир жестоко делится на своих и чужих,
середины нет и быть не должно, любая половинчатость предосудительна, если не
преступна. Раз твой друг попал в чужие, обязан ли ты ради дружбы, хоть на
пядь, отойти от своих, хоть на секунду стать отщепенцем? Семен Вейсах
поступил бы точно так же. Надо только выкинуть из головы изрытое,
отяжелевшее лицо, мысленно зажмуриться и забыть сам собой подмигивающий
глаз.
А в ресторане Дома писателей среди столиков бродил поэт Михаил Светлов.
То тут, то там возникал его ломано-колючий профиль безунывного местечкового
Мефистофеля. Михаил Светлов, пока шло собрание, обличали и каялись, кричали
"Позор", не терял времени зря, он уже нетвердо стоял на ногах, морщился
расслабленно беззащитной и в то же время едкой улыбочкой. А по углам Дома
литераторов из уст в уста уже передавалась только что оброненная им острота:
- Я, право, понимаю русских - почему не любят евреев, но не могу
понять - почему они любят негров?
Передавали да оглядывались, за такую вольность могли и прихватить.
В детстве над моей кроватью одно время висел плакат - три человека,
объятые красным знаменем, шагают плечо в плечо. Негр, китаец и европеец,
черный, желтый и белый - три братские расы планеты, знаменующие собой Третий
Интернационал. Едва ли не с младенчества любил я негров за то, что черны, за
то, что обижены. "Хижину дяди Тома" я прочитал в числе самых первых книг, но
ей-ей сердобольная миссис Бичер-Стоу уже ничего не добавила к моему