"Владимир Тендряков. Чудотворная" - читать интересную книгу автора

смутила вовсе Варьку. Беда, мол, будет с парнем, коль от бога не откажется.
Жеребиха, бегая черными, не по веселому лицу тусклыми глазками,
простучала к лавке, уселась, согнутая, нацелившаяся головой в сторону
Варвары, мягко спросила:
- Это какая учительша? Прасковья Петровна? Так она, родные, партийная.
А им, партийным, такой указ дан: всех начисто от бога отбивать. Дива нет,
что отговаривала.
Мать виновато оправдывалась:
- В школе-то за бога не похвалят. А сама посуди, куда нынче без школы
денешься? Велика ли радость, коль Родька всю жизнь, как мать, возле коровьих
хвостов торчать будет?
- Тут уж, касатушка, выбирать нечего. Как господь положит, так и будет.
Против его воли не пойдешь.
- Живут же люди без бога, - возразила Варвара, - не хуже нас с вами.
- Слышь, какие речи ведет? - бросила бабка. Жеребиха пошевелилась на
лавке, села плотнее, средь веселых морщинок мрачновато глядели черные
глазки.
- Под мечом поднятым живут, матушка, под мечом. Только с виду их жизнь
гладкая да развеселая. А глянуть внутрь, в душу-то влезть, поди, чистый
содом да маета. Поразмысли только: от бога отказались. Люди тыщи лет в бога
верили. Неужели за тыщу лет не народилось поумней нынешних? Не от ума все
это, а от гордыни. Глухи и слепы. Бог нет-нет да и пошлет о себе весточку.
Только эти весточки-то понимать не хотят. Василия Помелова помнишь? Хоть
дальний, да родственничек мне. Тоже партийный, куда уж, первым за веревку
взялся, чтоб колокол со святого храма стянуть. На всех углах кричал:
"Леригия - дурман! Бога нету!" И уж поплатился за свое богохульство. Не
приведи господь такую смерть принять. Как война началась, его первого,
голубчика, под ружье забрали. До фронту не доехал, бомба прямехонько в него
попала, косточек не осталось, в землю схоронить нечего. Вот оно, наказание -
могилки и той нет, и пожалеть некому, и поплакать некому. Верка-то, женка
его, живехонько к другому переметнулась...
Родька, забытый всеми, стоял, прислонившись к печному боку, и слушал.
Никогда за всю жизнь он серьезно не думал о боге. В школе говорили: бога
нет. Он верил в это и не задумывался. Бог для него был связан с бабкиной
воркотней, со слезами матери, с чем-то скучным, неинтересным, не дававшим
пищи для размышлений. Случись это раньше, он наверняка бы не обратил
внимания на слова старой Жеребихи. Но теперь его жизнь невольно заполнена
богом. О нем нельзя не думать, если говорят, нельзя не прислушиваться. И он
слушал, смутные сомнения приходили в голову: "Тыщи лет люди в бога верили.
Не все же тогда были дураки. В школе про Льва Толстого рассказывали: бога
искал. Раз искал, значит, верил... Но почему теперь в бога верят больше
старухи да старики? Бабка верит, а Прасковья Петровна нет... Прасковья
Петровна умней бабки. Ну, а Лев Толстой, он книжки писал, он и Прасковьи
Петровны умней был. Непонятно все..."
Жеребиха не могла знать, что у парнишки, прижавшегося к серому печному
боку, глядящего на нее круглыми, остановившимися глазами, идет сейчас внутри
лихорадочный спор. Она, суетливо облизнув обметанные губы, напевно, со
вкусом продолжала, обращаясь к Варваре:
- Уж кому бы в голову пришло поинтересоваться, не зря же в разоренной
церкви каждую ночь в одно и то же времечко, ну, истово в одно времечко, хоть