"Квинт Флоренс Тертуллиан. О зрелищах " - читать интересную книгу автора

Если нам запрещено предаваться ярости, то запрещены для нас и всякого
рода зрелища, в том числе цирк, где господствует ярость. Взгляни на спешащую
в цирк толпу, уже возбужденную, уже беснующуюся, уже ослепленную, уже
наперебой заключающую пари. Претор, как им кажется, чересчур мешкает. Глаза
жадно следят за урной со жребиями. Затем с нетерпением ждут сигнала и
дружным ревом встречают его. "Бросил", - говорят они, и соседям рассказывают
то, что те видят и сами. Но я-то понимаю их слепоту: им кажется, что они
видят брошенный платок38 на самом же деле это - образ дьявола, с высоты
устремляющегося на землю. С этого момента и распаляется ярость, бешенство и
озлобление, запрещенные служителям Бога мирного. Сколько произносят они
проклятий, сколько причиняют незаслуженных обид ближнему, сколько воздаю г
похвал и одобрений недостойным! Но какой пользы зрители могут ожидать для
себя, когда вне себя находятся? Они скорбят о несчастии других, радуются о
счастии других же: все, чего они желают, все, что клянут, для них - чужое.
Пристрастие их суетно, ненависть несправедлива. Может, лучше беспричинно
любить, чем беспричинно ненавидеть? Бог даже с причиной запрещает нам
ненавидеть, потому что велит нам любить врагов. Он даже с причиной запрещает
нам проклинать, потому что велит благословлять клянущих нас. Между тем, где
больше злобы, чем в цирке, в котором не щадят никого, от повелителя до
простых граждан? Если буйство позволительно христианам, то оно позволительно
им и в цирке; если же всюду запрещено, то запрещено и там.


17.

Равным образом нам велено отречься от всякой нечистоты: стало быть, для
нас должен быть закрыт и театр, этот подлинный притон бесстыдства, где можно
научиться лишь тому, что повсеместно осуждается. Главная притягательность
театра заключается в гадости, которую жестами изображает ателланец39,
разыгрывает с женскими ужимками мим, оскорбляя стыдливость и нравственность
зрителей, которой пантомим с малолетства позорит свое тело, чтобы
впоследствии стать актером. Кроме того, на сцену выводят блудниц, этих жертв
публичной похоти, жалких в присутствии порядочных женщин, выводят на глаза
людей всех возрастов и званий, причем глашатай объявляет их место и цену,
перечисляет их достоинства, в том числе такие, о которых лучше было бы
умолчать, чтобы не осквернять свет дня. Пусть краснеет сенат, краснеют все
сословия, сами эти губительницы своего стыда хоть раз в году пусть прилюдно
покраснеют, устыдившись своих телодвижений. Итак, если мы отвергаем любое
бесстыдство, зачем слушать то, что говорить недозволено, зная, что Бог
осуждает шутовство и всякое праздное слово? Зачем смотреть на то, что
запрещено делать? Почему выходящее из уст оскверняет человека, а входящее
через глаза и уши не оскверняет, если глаза и уши прислуживают душе, и не
может быть чистым то, чьи прислужники грязны? Таким образом, из запрета на
бесстыдство вытекает и запрет на театр. Если мы отвергаем знание светской
литературы как глупость пред очами Господа, то нам должен быть ясен и запрет
на все виды театральных постановок литературных произведений. Если комедия
учит бесстыдству, то трагедия - жестокости, злочестию и варварству: рассказ
о постыдном деле столь же бесполезен и опасен, как и само дело.