"Борис Ермилович Тихомолов. Небо в огне (про войну)" - читать интересную книгу автора

подвала и, кладя на подоконник оба свертка, сказал:
- Слушай, отец! Вот тут я положил тебе поесть. Но ты эти свертки сейчас не
трогай. Будешь сменяться - тогда....
И мы ушли.
Погасили коптилку, подняли на окне светомаскировку и улеглись в холодные
постели. За окном то угасали, то вспыхивали вновь лучи прожекторов, и в
разных концах города методически взрывались тяжелые снаряды дальнобойной
фашистской артиллерии. Было далеко за полночь, а мы никак не могли уснуть.
- А ведь я где-то читал, - сказал, приподнимаясь на локте, Иван, - что для
голодного человека хлеб - хуже яда. Правда это или нет?
- Ладно, Ваня, спи, - сказал я ему, - завтра нам лететь.
Мы проснулись от стука в дверь. Это был Саша. Он уже приехал за нами. Было
позднее утро. В голубом небе неподвижно висели позолоченные солнцем
облака. На соседней крыше искрились сосульки. Хороший день! Мы быстро
оделись и, чтобы не встречаться с хозяйкой (еще позовет завтракать!),
потихоньку вышли на лестницу.


Эх, капитан, капитан!


И вот мы снова летим в Ленинград. Во всеоружии.
- Ваня, ты хлеб уложил?
- Уложил.
- И консервы?
- И консервы.
- Отлично!
Еще бы! Наш багажник забит до отказа. Сухой паек, хлеб, сухари. Даже
репчатый лук, который Ваня раздобыл где-то в одном из наших полетов на юг.
- Витамин! - сказал Ваня, укладывая связку.- Чудо! Ленинградцы будут на
седьмом небе.
Стоит апрель. Но он мне не нравится, этот вероломный месяц. Два дня назад
над аэродромом свирепствовала такая пурга, что самолеты пришлось
откапывать. А вчера как-то сразу потеплело. Снег осел, стал тяжелым,
зернистым, как саго. Впрочем, мы летим на север, а там должно быть
значительно прохладней.
Приехал фельдъегерь - тот же Фома Кузьмич. Мы встречаем его как старого
знакомого. Смеясь, подсаживаем в самолет. С возгласом "эй, ухнем!"
подталкиваем сзади в неуклюжий овчинный тулуп. Фома Кузьмич ворчит, как
медведь, топорща в сдержанной улыбке усы.
Взлетаем. Берем курс на Тихвин. Небо почти очистилось от облаков, и тепло
солнечных лучей ощущается основательно.
Внизу под нами все в сказочном блеске: снег, снег, снег. Нетронутая
белизна. Темно-зеленый бор повеселел. А на опушке березки собрались,
размахивают голыми ветвями по ветру. Вспыхивают на солнце сосульки,
свисающие с деревенских крыш. Черными лоскутками носятся вокруг церквей
грачиные стаи. Весна идет. На сердце тревожно...
Тихвинский аэродром нам не понравился. Снег расползался под ногами
хрустящей влажной кашицей. Фома Кузьмич сидел нахохлившись в самолете. И
хотел бы выйти, да нельзя. Он - в валенках. А калоши не взял. Вот беда!