"Антти Тимонен, Константин Еремеев. Озеро шумит (Рассказы карело-финских писателей) " - читать интересную книгу автора

атакующих его оводов и с некоторым удивлением косит на хозяев блестящим
огромным глазом. Даже такая ленивая и упрямая до бессмысленности скотина,
как Обух, на этот раз имеет право на удивление и некоторое презрение: над
телегой поднимаются густые клубы дыма - от брошенных в пылу спора углей
доски загорелись.
Меня душит смех и не дает сказать слова:
- Горит... горит... горит!
Старики недоуменно поворачиваются к телеге.
- Едрена промышленность!
- Доштукался!
Дед Ядран берет свое ведро у поварни. Кокорин, ныряя в дым, хватает
свое, подвешенное сзади на дышло телеги. Перебрасываясь матюгами, они
спускаются под горку к ручью, возвращаются обратно, заливают разгоревшийся
уголь. Затем оба берут по лопате и нагребают до верху телегу хрустким
блестящим углем из ямы. Кокорин, не говоря ни слова, садится на передок,
хлещет Обуха вожжами, и тот не спеша вытягивает телегу на дорогу. Дед Ядран
вроде бы в растерянности топчется у ямы, набивает в трубку новую порцию
махорки, недовольно ворчит на меня:
- Нет, чтобы гасить сразу, дурак набитый... Десять лет мужик мужиком, а
смеется, как маленький. А ну, брысь домой!
Но я преотлично знаю, что ему без меня тоскливо тут, в лесу, и
продолжаю глупо хохотать.
...И теперь, спустя три десятка лет, вспоминая эту историю, я порой
усмехаюсь, хотя давно уже понял, что смешного было мало, а если говорить по
совести, то не было совсем.

У деда, кроме коренной клички Ядран, было еще две - Чин и Турский
пулковник. Первая и вторая проистекали, понятное дело, из его приговорок:
"Едрена промышленность", "Ишь, чин нашелся!". А вообще-то его звали Матвей
Родионович Бередышин. Но по имени-отчеству величали деда в документах, в
официальной обстановке и если в нем кому была особая нужда. А чаще даже в
глаза проговаривались "дед Ядран", но Родионыч и ухом не вел, не обижался,
если не был в легком подпитии. О третьем же прозвище надо рассказать особо.
Матвей Бередышин пропал без вести по первому году империалистической
войны сорока лет от роду. Жена его, работящая и разбитная, охочая до смеху и
шуток Марина, хотя и не было у них детей, не слушала доброхотных свах, не
поддавалась на уговоры нечаянных женихов - ждала своего Матвея. И на
удивление всей деревни - дождалась-таки. Пришел ее "Родивоныч" только через
восемь лет. Пришел в буденовке, длинной шинели с красными "разговорами", с
простреленным незажившим боком и с левой рукой, надрубленной саблей
врангелевца. Уже после, из хмельных разговоров, узнали односельчане, что их
Матюха Бередышин хлебнул лиха: жил в германском плену, сбежал, путался с
махновцами, но опомнился - перешел к Буденному. Вчистую демобилизовался
после схватки с какими-то неведомыми северянам басмачами.
Турского пулковника Матвей заработал на деревенской сходке. Мужики
делили общинную землю и пожни - подошел срок. Шуму, реву, обид и мата,
по-обычному, хватало. В огромной старой избе Бероздиных, где по углам
поблескивал иней, накурено было - хоть топор вешай. Посреди избы под
пятилинейной керосиновой лампой топтались двое - Андриан Кокорин и Марина
Бередышина. Андриан, сплевывая в ладонь и этим добром потирая бороду,