"Лев Тимофеев. Поминки (Маленькая повесть) " - читать интересную книгу автора

Да нет, хоть бы и снег шел, ехать надо было. Хочешь не хочешь. На
похоронах он же твердо сказал Гале, что приедет. В тот день (легко
высчитать, что это было 29 сентября, четверг, потому что назавтра, в пятницу
30-го, в комитете было обсуждение поправок к законопроекту о мигрантах) он
торопился до ночи вернуться в Москву. Так торопился, что даже на поминки не
стал задерживаться. Едва бросив обязательную горсть земли в могилу и наскоро
попрощавшись с районным начальством, посчитавшим своим долгом присутствовать
на похоронах знаменитого земляка, он подошел к Гале. Она без сил, с
закрытыми глазами, как-то заваливаясь набок на кого-то из поддерживавших ее
женщин - родственниц или сотрудниц музея, сидела на скамеечке перед рыжими
глинистыми отвалами раскрытой могилы, над которой, впрочем, уже
сосредоточенно и деловито начали трудиться могильщики с лопатами, и первые
комья земли застучали о крышку гроба. Митник присел на корточки, взял Галины
безжизненные руки, поцеловал и, заглядывая ей в лицо, сказал, что теперь
должен ехать, но на сорок дней приедет обязательно. Она ответила слабым
рукопожатием, но глаза не открыла, и он не был уверен, что она его правильно
услышала...
Нет, хоть бы даже он и не обещал, нельзя не ехать: он остался вроде как
душеприказчиком Пробродина, и теперь обязательно надо посмотреть, как там
Галя справляется одна. Может быть, как-то помочь ей, помочь организовать ее
вдовью жизнь. Когда уже накануне поездки он позвонил, она начала было
говорить спокойно, но тут же заплакала и сказала, что никак не привыкнет,
что Феди нет: все-таки сорок семь лет прожили вместе, и он всегда, если и
уезжал по делам, быстро возвращался, и даже когда его долго не было - неделю
или больше
(например, в прошлом году он почти месяц пролежал в Вологде в
больнице - Жорик устроил там отдельную палату), каждый день звонил.
А теперь уехал, - и нет его и нет. "Я, слабоумная, все не верю, жду,
что хотя бы телефон зазвонит, - сказала Галя. - Вот ты позвонил, а у меня и
сердце упало... В доме холодно, дров принести некому". Самой ей в ее
семьдесят, да и с больными ногами, носить дрова было не под силу: в
последние годы она и триста метров до монастырской церкви проползала с
трудом, тяжело опираясь на палку, и по дому передвигалась еле-еле,
переваливаясь, как утка, и придерживалась за спинки стульев, за буфет, за
стены... Митник сказал, что, как и обещал, приедет и устроит, чтобы дрова у
нее были. "Да что дрова, дрова - ладно, - сказала Галя, - с дровами и сама
как-нибудь устроюсь". Приехать же ему обязательно надо потому, что к ней уже
обращаются с предложениями публиковать Федины последние работы: и племянница
Лера вскоре после похорон звонила из Питера, и из Москвы звонили из какой-то
редакции, и из Прыжа приезжал человек из типографии, - но она не только что
к бумагам, но и вообще на второй этаж, в его кабинет, в "голубятню" никого
не пускает и пускать не собирается и хотела бы, чтобы Митник и только Митник
первым поднялся туда, посмотрел рукописи и, возможно, что-нибудь подготовил
к печати. "Ты самый давний друг, - сказала она, - и самый умный".
И правильно, что наверх никого не пускает, подумал Митник. Все, что
есть ценного в доме, все собрано на "голубятне". И книги, и альбомы, и
энциклопедии, и лично Федору принадлежавшие небольшие коллекции лубочных
картинок и церковной вышивки. "Хорошо, хорошо, я обязательно приеду, -
прокричал он сквозь помехи: телефонная линия с
Прыжем была как всегда отвратительна, что-то шуршало, гудело,