"Евгений Максимович Титаренко. На маленьком кусочке Вселенной " - читать интересную книгу автора

Она испугалась. Потом, когда увидела, что это Димка, будто тень
набежала на ее лицо, и глаза сделались отчужденными.
- Чего ты, Ксана?.. - осторожно повторил Димка.
Она отвернулась.
Охота промышлять сразу пропала у Димки. Никакой вины он за собой не
знал. И в растерянности повторил еще раз:
- Чего ты...
- Ничего, - тихо, уже без неприязни ответила Ксана. Потом добавила: -
Жалко мне, вот и все.
Будто пелена упала с глаз Димки: он вспомнил медленные машины с
цистернами, радостный, призывный крик по утрам: "Вода!", и как бьют
живительные струи в ярких солнечных брызгах, и как светлеют при этом усталые
лица женщин...
Вода! Теперь, замутненная, уходила она из-под ног широким потоком, и
где-то на Мельничном пруду спешно прорывают новый водосток, открывают "на
полную" все шлюзы у маслозавода, чтобы спустить ее дальше... И загниют
обезвоженные камыши, где прятались в перелет неторопливые, чуткие кряквы, а
потом, наверное, высохнут и деревья, поднятые высоко на дамбу.
- Я думал, ты на меня рассердилась, - сказал Димка.
- Вовсе не на тебя. Мне пруд жалко, - сказала Ксана. А Димке вдруг
стало жалко ее, потому что все она жалела: и лес и пруд... Он осторожно
тронул ее за руку:
- Давай сядем...
Они отошли чуть влево, где был невысокий черный пенек, и сели рядом.
- Я сюда часто ходила. Когда в лес, а когда сюда, - объяснила Ксана,
словно бы отвечая на незаданный Димкин вопрос.
- Чудачка ты, - сказал Димка. - Если так за все переживать...
- А ты не переживаешь? - спросила она.
- Ну, не так... Я же недавно здесь. Может, не привык.
- Конечно, - упрекнула Ксана. - Будешь все время ездить - и нигде ни к
чему не привыкнешь.
- А я больше не буду ездить, - неожиданно заявил Димка.
Ксана оторвала кусочек изъеденной жучками коры от пня.
- Учиться поедешь.
- А может, не поеду... Может, работать пойду, - сказал Димка.
Ксана покосилась на него.
И вот, когда их взгляды встретились, что-то случилось между ними.
Потому что разгозор сразу прервался, и они просидели допоздна, немножко
напряженные, немножко встревоженные из-за того, что оба не могли понять, что
такое случилось.
Пруд на глазах у них умер, обнажив свое ничуть не таинственное, даже
слишком грязное дно. Лишь у противоположного края дамбы, возле шлюза,
осталась узенькая полоска воды, где, очевидно, в незапамятные времена и
текла своим природным путем речка.
Народу было еще много на пруду. Но стихия умерла, и уже ни криков, ни
веселого говора: с головы до пят в грязи и водорослях, все по-деловому
торопливо выхватывали из образовавшегося болота карасей, красноперок
покрупнее и, наполнив рубаху или сумку, мешок, бежали домой, чтобы успеть
вернуться к дамбе с новой, более вместительной тарой, пока не опустились на
землю сумерки.