"Владислав Андреевич Титов. Ковыль - трава степная " - читать интересную книгу автора

в слова односельчан о том, что Иван Ильич давно и безответно любит его
мать, не верил.
Как липкая, темная гадюка, нет-нет да и проползал по селу грязный
слушок о том, будто вдовый председатель колхоза Иван Ильич не по обоюдному
согласию, а силой взял солдатскую вдову Екатерину Ивановну Кудряшову,
отчего и появился на свет Женька незаконным.
На всю жизнь запомнил Женька ехидный, визгливый голос Кащея и слова
его: "Мать твоя.женихалась с председателем, вот ты и..." Не мог поверить во
все это мальчишка. И от своего неверия, от этого визгливого голоса,
ужалившего его, как оса, избегал не только разговоров с отцом, но и встреч.
А откуда-то исподволь росла и крепла в детской душе ненависть к этому
человеку, не оставляя в сердце и крохотного уголка для сыновних чувств.
И сейчас Евгений хотел повернуться и уйти, скрыться в ночи, но ноги не
слушались, а все тело обмякло и ослабло. "Дурак! - зло обругал себя
Кудряшов. - Кого боюсь? Нет, дело не в этом. О чем я с ним говорить буду?
Чужой он мне".
На миг Евгений представил знойный летний день, и эту степь, и именно
вот это место у Волчьего лога, и себя восьмилетним сорванцом на руках у
Ивана Ильича.
Тогда он открыл глаза и удивился. Даже сам не понял чему. В высоком
небе звонко пел жаворонок, стучали железными ободьями дроги, кружилась
голова, и какой-то тупой, пугающей болью ныла нога. Он сразу все вспомнил.
И отбивающихся от оводов лошадей, запряженных в сенокосилку, и то, как,
сверкая и лязгая ножами, сенокосилка двинулась на него, и он не успел даже
крикнуть "мама", только подумал об этом, как ногу горячо и остро лизнули
сверкающие зубья. Только сейчас ему стало страшно. Он потянулся рукой к
ноге и услышал голос Ивана Ильича:
- Потерпи, Женя, потерпи, сынок. Как же мы матери-то, матери-то
покажемся! Вот, понимать, незадача какая вышла! И как тебя угораздило?
Женька хотел вырваться у него из рук, но увидел кровь на ноге и громко
заплакал. Председатель прижимал его голову к своей груди, целовал и бешено
кричал, погоняя лошадей.
Рана оказалась4 неопасной, и дней через десять Женька вернулся домой.
На ноге остался кривой широкий шрам...
Евгений нагнулся и пощупал его. Шрам был горячим. Наташка часто
говорила: "Для женщины это было бы трагедией, а вот вам, мужчинам, ноги
вроде бы и ни к чему, ну кто их видит!.."
...У окна его палаты, под палящим солнцем, вся какая-то съежившаяся,
жалкая, в синей выцветшей кофтенке, часами простаивала мать. Он обманывал
ее, говоря, что ему ни чуточки не больно, и уколов он не боится, и вообще
здесь хорошо и врачи отличные. Он говорил это, а голос его дрожал, и все в
нем сжималось при мысли, что скоро эта родная синяя кофточка скроется за
углом вон того дома, и сразу все изменится, потускнеет, и ему станет совсем
не по себе, и нога заболит еще сильнее, и заноет в груди, и так захочется
убежать вслед за матерью в широкую, привольную степь, что слезы сами
покатятся на жесткую больничную подушку.
Как-то под вечер зашел Иван Ильич. Боком протиснулся в палату и сел на
стул рядом с койкой. Женька натянул одеяло до подбородка и испуганным
зверьком уставился на отца.
- Ну что, герой, выздоравливаешь: - спросил тот и смущенно