"Владислав Андреевич Титов. Ковыль - трава степная " - читать интересную книгу автора

клоком волос Жьнька скользнул по крупу вниз, тут же был подброшен обратно к
гриве и, нелепо кувыркнувшись в воздухе, перелетев через голову Чайки,
ударился о землю. Перед глазами мелькнули копыта, и огромное черное брюхо
лошади заслонило небо.
Очнулся он на руках Ивана Ильича.
- Женя, сынок, как же так! - ласково говорил он, прижимая его к
себе. - Дикая, необъезженная, а ты, понимать... Так, не дай бог, руку аль
ногу... А овес, овес, понимать...
- Я ее травой кормил, а она! - всхлипнул Женька и неожиданно для
самого себя разревелся.
Была нестерпимо обидна черная неблагодарность Чайки.
А та, закусив удила, промчалась до овсяного поля, взбрыкивая,
вернулась назад и, тяжело дыша, остановилась метрах в пяти от Женьки. С губ
ее клочьями падала пена, глаза горели диким фиолетовым огнем.
- Ну, ну, не балуй! - прикрикнул на нее Иван Ильич, опуская мальчишку
на землю. - Взъерепенилась, понимашь! В плуг упрячу, быстро обмякнешь!
Чайка шагнула к Женьке и, подняв морду, заржала. Ему показалось, что
она извиняется перед ним, жалеет. Лошадь подошла еще ближе и ткнулась
мокрым носом в его руки.
- Иван Ильич, не надо ее в плуг, - попросил Женька. - Она хорошая.
Это она так... Она больше не будет.
Председатель грузно взобрался на тарантас, уселся, дернул вожжами и,
обернувшись, строго сказал:
- Табун окороти, пострел! Уши другой раз нарву, пони-машь!
Женька бегом направился к табуну. Чайка, позванивая удилами, трусила
следом. Жарко светило полуденное солнце. Хор кузнечиков подстраивался к
писку сусликов, к заливистой трели жаворонка. Степь жила во всю свою
ковыльную грудь: широко, раздольно, звонко.
А к вечеру сбылось то, о чем Женька так долго мечтал. Как ни металась,
как ни противилась Чайка, все же вынуждена была покориться. Обхитрил ее
Женька. На измор взял. Вцепился в длинный повод на уздечке, закрыл глаза и
что было сил стегал ее кнутом. Чайка прыгала, падала, рвалась из рук на
простор степи, отчаянно ржала, била копытами землю и, наконец устав,
смирилась. На боках ее дрожала кожа, с груди и крупа белыми шапками падала
пена. Лошадь стояла уставшая и покорная. Женька заглянул ей в глаза, и
сердце его болезненно сжалось. Они были такими же большими, грустными и
просящими, как тогда, в день их первой встречи.
- Чаечка... - дрогнувшим голосом сказал он и прижался щекой к ее
мокрым губам. - Прости меня, Чаечка, ты же сама...
Лошадь вздрагивала и стригла ушами воздух. Из разорванной удилами губы
сочилась кровь. Женька осторожно вытер ее подолом рубахи, снял уздечку,
размахнувшись, кинул в бурьян и, закрыв лицо руками, убежал в овес.
- Он плакал по-мальчишески стыдливо, вздрагивая худенькими плечами. В
небе кричал чибис, тонко пел степной свистун, над головой шуршал овес. Жара
спадала. Смолкали уставшие степные хоры. Теплая земля пряно пахла
ромашками, зреющим хлебом. По телу парным молоком растекалось успокоение.
Место острой жалости к обиженной им лошади медленно заполняла тихая
радость.
Неслышно подошла Чайка. Осторожно толкнула его носом под бок и
загоготала. Женька опрокинулся на спину, удивленно посмотрел на нее и вдруг