"Екатерина Ткачева. Я не помню (Повесть) " - читать интересную книгу автора

себе, негодные выкину в окно. Глядишь, потом в этой шляпе поселится добрый
гном". Олька так и не излечилась от детского восприятия мира. Быть женщиной
она не хотела; матерью - не получилось. Она была baby, это ее бремя и
благодать. Тяжело быть baby, когда ты насквозь одна.
Олька еще не знала, какую роль она в состоянии взвалить на свои плечи.
Когда взвалишь, становится легче - потоки ее энергетики сами понесут тебя по
жизни. Она не нашла языка, чтобы говорить с этим временем.
Олька поняла, что должна сама рассекретиться навстречу миру. "Может,
тогда по мне скользнет предчувствие моей жизни? И тогда я, наконец,
вспомню?"
Когда долго не бываешь в городе, теряешь его ритм. Интуиция не
работает: опаздываешь на все автобусы, на все светофоры. Надо снова с ним
сживаться. Этот город впускает в себя, как в магический круг,
- намертво. Нужно только настроиться на его волну, окунуться в его
пену, попасть с ним в резонанс. Нужно покататься по городу на дребезжащем
трамвае. Езда в нем - все равно что медитация. Пройтись по улочкам. Они
заряжают странной энергией, сочащейся сквозь булыжную мостовую прямо из
древности. О старинные дома взгляд удивленно спотыкается, как об буквы
незнакомого языка, как об иероглиф.
"Стучи в себя, как в дверь, и откроется".
Я зашла в сэконд. Там, кроме одежды, на стене почему-то висели
тряпичные куклы.
Чьи-то родители прикупят своим деткам сэкондхендовское детство.
Ерунда какая-то. У детства, как у той рыбы, не должно быть второй
свежести; первая, она же и последняя.
Они думают, что мы здесь уже ничего не можем, даже саморучно смастерить
детство! Я подошла к куклам, будто бы разглядывая этих чучел. Потом резко
схватила одну уродину за вялую, будто бы рыбью, ногу, дернула со стены и
выскочила из этого загона. Понеслась по улице, а потом одумалась и
остановилась. Чего мне бояться? Пусть они от меня бегут!
Ноги сами привели к Василию Петровичу. А к кому же еще?
- Здрасте, Василь Петрович! - села Олька на стул и шмякнула на стол
перед отцом-директором ватную куклу. - Оформляйте меня в детдом кем хотите!
Хоть воспиталкой, хоть библиотекаршей, хоть уборщицей! Все!
Василий Петрович молча смотрел на нее. Глаза его чуть улыбались, чуть
теплели, чуть темнели. Не так ли глядит Бог, принимающий у себя очередного
грешника? Да откуда мне знать, как смотрит Бог?
Ленчик тоже вернулся. Его видели на улице в костюме и при галстуке.
Важный, наглый, уверенный. В путешествии он стер, наконец, то хорошее,
что мешало ему зажить по-настоящему.
Честно говоря, я не хочу, чтобы они снова встретились.
г. Калининград