"Екатерина Ткачева. Я не помню (Повесть) " - читать интересную книгу автора

пришита. Я не выдержу этой роли. Если б можно было сыграть ее и
переодеться... В белое, подвенечное и летать. Но мне теперь кристально-белое
не к лицу, не по совести, не по судьбе. Этот поезд не тормознул на моей
станции. Ну и не надо.
Вместе с нами в избушке жили ребятки. Где Ленчик их насобирал -
неизвестно; откуда такие вообще берутся? Наверное, из гнезд выпадают. С ними
в избе настал полный бардак.
Кормились мы тогда тем, что успевали своровать с соседних огородов.
Однажды на проселочную дорогу забрела соседская цесарка. Ни одной
куриной ноты взять не успела, как ребятки схватили ее и потащили в дом.
Дома, еще живую, кудахтающую куру прямо с потрохами окунули в кипящую
кастрюлю. Сунули вниз головой, видно только, как лапы дергаются. Курица
вопила, булькала клювом, потом захлебнулась в кипятке, обмякла.
- Уха из петуха! - гоготали над трупом эти извращенцы. А потом с
урчанием жрали суп из убиенной птицы. Жрали ее страх, дикую боль от
огненного кипятка; ложками хлебали ее куриное посмертие. Я не могла на это
смотреть - выворачивало.
- Ты мне шестьдесят рублей торчишь! - сквозь жевание мелко бросил один
гнилозуб другому.
- Это ты мне!
- Цыц! - обычно прикрикивал на них Ленчик. - У нас натуральное
хозяйство!
И бил их ложкой по лбу. Как воспиталка.
Этих упырей я терпеть не могла, а Ленчику с ними нравилось. То есть,
нет, он их терпел, был над ними вроде как король. Они добывали пропитание, а
он только лениво командовал. Они были мелки, ничтожны и потому считали
Ленчика за владыку. У них не хватало разума разглядеть его поподробней. Да и
у меня - тоже.
Я мнила себя девушкой босса, гордилась своим положением, однако скоро я
поняла, что Ленчик ставил меня в один ряд с упырями. В этот нижний ряд. За
одно хочу сказать Ленчику сомнительное спасибо - за то, что не предлагал
меня всем своим хмыреватым товарищам.
Летними ночами мы ходили через кладбище к озеру. Это мечта всего моего
детства - ощутить на себе могущество и колдовство ночной лесной воды. Она
освобождает, прощает, исцеляет, дарует. Меня согревало солнце, спящее на дне
озера.
Меня вообще в этой жизни радовало только солнце. Как австралийского
аборигена.
Перед грозой лопотавшая листва темнела; лягухи пьяными от дурмана
голосами выпевали, как при замедленном проигрывании: "Кува, кува...". Запах
трав наркотически кружил голову.
Однажды полет моих мыслей сбил, как утку влет, один упырь. От его
мерзкой улыбочки разило моральным и телесным разложением.
- Гы, красавица, почем молоко? - спросил он меня, подойдя вплотную.
Привлекло его мое белое, рассыпчатое, творожное тело. Я только что
вылезла из воды и сидела на берегу, оглушенная звуками лесной симфонии. Вид
этого хмыря с бугра настолько не вписывался в мое идиллическое настроение,
что я, как была голая, помчалась от него наутек. Нужно было прямо курнуть с
головой в воду, чтобы охладел.
Он, падла, понесся за мной, не сбавляя скорости. Погоня его еще больше