"Игорь Ткаченко. Вторая петля" - читать интересную книгу автора

взрывы злобного хохота и криков, и я их оставил. Я только старался
уворачиваться от комков грязи, огрызков и камней, которыми добросердечное
человечество провожало меня в последний путь. Каждое меткое попадание
вызывало шквал восторга. Было больно и еще было обидно. За них обидно,
потому что я-то знал, что совсем рядом, в другой действительности,
развивающейся параллельно этой, с негодованием давно отвергли идею смертной
казни эти же самые люди. Впрочем, опять же рядом есть и другие
действительности, в которых меня сожрали бы живьем. И сделали бы это те же
самые люди.
Самой спокойной в этом аду была кляча, впряженная в телегу. Она думала
о чем-то своем и лишь изредка прядала ушами да похлопывала жидким хвостом по
костлявому крупу, не причиняя особого ущерба вившемуся над ней слепню.
Олимпийская выдержка клячи внушала уважение. Я старался брать с нее пример и
сам себя уговаривал: "Ну ничего, уже скоро, совсем скоро доедем. Там добрые
дядечки костер сложили, чиркнут спичкой... нет, не спичкой, спичек они еще
не знают, чем-нибудь другим чиркнут, и все. Сначала огонь весело побежит по
хворосту, будет больно, совсем недолго, ты почувствуешь запах горелого мяса,
твоего мяса, дружок, немного покричишь, кстати, кричать можно все что
угодно, ты уже придумал, что будешь кричать? Потом потеряешь сознание.
Ничего страшного, не ты первый, не ты последний. А эта кляча отправится
домой, поест овса или чего там она ест, а потом повезет еще кого-нибудь из
застенка на площадь перед Цитаделью, но это уже будешь не ты, кто-то другой,
тебе играть главную роль в этом спектакле только один раз".
Нахальство слепня наконец пересилило апатичность клячи, и она
взбрыкнула крупом. Слепень обиделся и решил перебраться на более аппетитную
лошадь одного из гвардейцев. Я проследил полет слепня, перевел взгляд на
чистое небо...
...и увидел поверх голов на вершине поленницы капсулу!
Эта пародия на лошадь, ходячая мечта Дон Кихота едва переступала
ревматическими ногами. Я представил хворостину и начал мысленно ее этой
хворостиной стегать. Кляча удивилась, укоризненно скосила лиловый глаз и
остаток пути делала вид, что бежит легкой рысью.
Красномордый палач, окутанный густым тяжелым запахом давно не мытого
тела, схватил меня за руку с явным намерением стащить с телеги. Я дождался,
когда он развяжет мне руки, вырвался, лягнул его напоследок в отвислый
живот, проскользнул под брюхом многострадальной клячи, под истеричный вой
толпы на четвереньках преодолел поленницу, юркнул в капсулу, захлопнул
дверцу и без сил упал на сиденье.
Оглушительная тишина. Толчки пульса в висках и немой рев толпы за
звуконепроницаемыми стенками капсулы. Еще бы, такого зрелища им больше не
увидеть: отступник, сам запрыгивающий на костер!
Заготовка для костра была колоссальна. Смолистые поленья, любовно
переложенные вязанками хвороста. Еще не веря в спасение и повизгивая от
счастья, я смотрел сверху на людей у подножия костра, на простолюдинов,
поднимающих повыше детей, чтобы и они смогли насладиться зрелищем казни
злодея-отравителя, на золоченые кареты знати, на конных гвардейцев, плотным
кольцом окруживших площадь.
В дальнем конце площади, на помосте, возвышающемся над толпой, в кресле
с высокой спинкой, в окружении дюжины приспешников красовался новоиспеченный
Верховный Хранитель. Организовано все было великолепно. Не успел остыть труп