"Арнольд Джозеф Тойнби. Статьи из книги 'Цивилизация перед судом истории' " - читать интересную книгу автора

на мучения обреченных, попавших в Ад. Карл Великий - такова судьба - остался
в истории, а сэр


22

Роберт Уолпол4 хотя и под угрозой поражения, но умудрился выкарабкаться
из бушующей пены прибоя, в то время как мы, все остальные, уютно устроились
выше линии прилива в выигрышной позиции, где ничто не могло потревожить нас.
Возможно, кое-кто из наших более отсталых современников и брел по пояс в
потоке отступающего прилива, но что нам до них?
Я вспоминаю, как в начале университетского семестра во время
Боснийского кризиса 1908-1909 годов5 профессор Л.Б. Нэмир6, тогда еще
студент колледжа Бейллиол7, вернувшись с каникул из родительского дома,
расположенного буквально рядом с галицийской границей Австрии8, рассказывал
нам, остальным студентам Бейллиола, с экзальтированным (как нам казалось)
видом: "Ну что ж, австрийская армия стоит наготове во владениях моего отца,
а российская армия буквально в получасе ходу, прямо с другой стороны
границы". Для нас это звучало как сценка из "Шоколадного солдатика"9, но
отсутствие взаимопонимания было всеобщим, ибо среднеевропейский наблюдатель
международных событий с трудом моу представить себе, что эти английские
студенты совершенно не осознают, что буквально в двух шагах, в Галиции,
творится их собственная история.
Тремя годами позже, совершая пеший поход по Греции, по следам
Эпа-минонда10 и Филопемена1 *, и слушая разговоры в деревенских харчевнях, я
впервые узнал, что существует нечто, называемое международной политикой сэра
Эдварда Грэя12. Однако и тогда еще я не осознал, что все мы, в конце концов,
находимся в процессе истории. Я помню охватившее меня чувство ностальгии по
историческому Средиземноморью. Чувство это посетило меня, когда я гулял
как-то в Суффолке по берегу серого, унылого Северного моря. Мировая война
1914 года застала меня в период, когда в Бейллиолском колледже я разъяснял
студентам-гуманитариям труды Фу-кидида13. И внезапно на меня нашло озарение.
Тот опыт, те переживания, которые мы испытываем в наше время и в нашем мире,
уже были пережиты Фукидидом в свое время. Я перечитывал его теперь с новым
ощущением - переосмысливая значения его слов и чувства, скрывавшиеся за теми
фразами, которые совершенно не трогали меня до той поры, пока я сам не
столкнулся с тем же историческим кризисом, какой вдохновил его на эти труды.
Фукидид, как я теперь понял, уже прошел по этому пути прежде нас. Он сам и
его поколение по историческому опыту стояли на более высокой ступени, нежели
я и мое поколение относительно своего времени:
собственно, его настоящее соответствовало моему будущему. Но это
превращало в нонсенс ту общепринятую формулу, что обозначала мой мир как
"современный", а мир Фукидида как "древний". Что бы там ни говорила
хронология, мой мир и мир Фукидида оказались в философском аспекте
современниками. И если это положение истинно для соотношения греко-римской и
Западной цивилизаций, не может ли случиться так. что то же самое можно
сказать и обо всех других цивилизациях, известных нам?
Такое видение - для меня новое - философской одновременности всех
цивилизаций подкреплялось рядом открытий современной нам западной физической
науки. На таблице времен, развернутой перед нами современной геологией и