"Лев Николаевич Толстой. Полное собрание сочинений, том 35" - читать интересную книгу автора

своим дипломатическим выражением, наклонив голову и прикладывая руки к
груди. - Прикажи, - сказал он, ласково глядя в глаза Лорис-Меликову.
Лорис-Меликов сел на кресло, стоявшее у стола. Хаджи-Мурат опустился
против него на низкой тахте и, опершись руками на колени, наклонил голову и
внимательно стал слушать то, что Лорис-Меликов говорил ему. Лорис-Меликов,
свободно говоривший по-татарски, сказал, что князь, хотя и знает прошедшее
Хаджи-Мурата, желает от него самого узнать всю его историю.
- Ты расскажи мне, - сказал Лорис-Меликов, - а я запишу, переведу потом
по-русски, и князь пошлет государю.
Хаджи-Мурат помолчал (он не только никогда не перебивал речи, но всегда
выжидал, не скажет ли собеседник еще чего), потом поднял голову, стряхнув
папаху назад, улыбнулся той особенной, детской улыбкой, которой он пленил
еще Марью Васильевну.
- Это можно, - сказал он, очевидно польщенный мыслью о том, что его
история будет прочтена государем.
- Расскажи мне (по-татарски нет обращения на вы) все с начала, не
торопясь, - сказал Лорис-Меликов, доставая из кармана записную книжку.
- Это можно, только много, очень много есть чего рассказывать. Много
дела было, - сказал Хаджи-Мурат.
- Не успеешь в один день, в другой день доскажешь, - сказал
Лорис-Меликов.
- С начала начинать?
- Да, с самого начала: где родился, где жил. Хаджи-Мурат опустил голову
и долго просидел так; потом взял палочку, лежавшую у тахты, достал из-под
кинжала с слоновой ручкой, оправленной золотом, острый, как бритва, булатный
ножик и начал им резать палочку и в одно и то же время рассказывать:
- Пиши: родился в Цельмесе, аул небольшой, с ослиную голову, как у нас
говорят в горах, - начал он. - Недалеко от нас, выстрела за два, Хунзах, где
ханы жили. И наше семейство с ними близко было. Моя мать кормила старшего
хана, Абунунцал-Хана, от этого я и стал близок к ханам. Ханов было трое:
Абунунцал-Хан, молочный брат моего брата Османа, Умма-Хан, мой брат
названый, и Булач-Хан, меньшой, тот, которого Шамиль бросил с кручи. Да это
после. Мне было лет пятнадцать, когда по аулам стали ходить мюриды. Они били
по камням деревянными шашками и кричали: "Мусульмане, хазават!" Чеченцы все
перешли к мюридам, и аварцы стали переходить к ним. Я жил тогда в дворце. Я
был как брат ханам: что хотел, то делал, и стал богат. Были у меня и лошади,
и оружие, и деньги были. Жил в свое удовольствие и ни о чем не думал. И жил
так до того времени, когда Кази-Муллу убили и Гамзат стал на его место
Гамзат прислал ханам послов сказать, что, если они не примут хазават, он
разорит Хунзах. Тут надо было подумать. Ханы боялись русских, боялись
принять хазават, и ханша послала меня с сыном, с вторым, с Умма-Ханом, в
Тифлис просить у главного русского начальника помощи от Гам-зата. Главным
начальником был Розен, барон. Он не принял ни меня, ни Умма-Хана. Велел
сказать, что поможет, и ничего не сделал. Только его офицеры стали ездить к
нам и играть в карты с Умма-Ханом. Они поили его вином и в дурные места
возили его, и он проиграл им в карты все, что у него было. Он был телом
сильный, как бык, и храбрый, как лев, а душой слабый, как вода. Он проиграл
бы последних коней и оружие, если бы я не увез его. После Тифлиса мысли мои
переменились, и я стал уговаривать ханшу и молодых ханов принять хазават.
- Отчего ж переменились мысли? - спросил Ло-рис-Меликов, - не