"Лев Николаевич Толстой. Полное собрание сочинений, том 35" - читать интересную книгу автора

снеговые горы, отстоявшие за сотню верст, казались совсем близкими и что,
когда песенники замолкали, слышался равномерный топот ног и побрякивание
орудий, как фон, на котором зачиналась и останавливалась песня. Песня,
которую пели в пятой роте Бутлера, была сочинена юнкером во славу полка и
пелась на плясовой мотив с припевом: "То ли дело, то ли дело, егеря, егеря!"
Бутлер ехал верхом рядом с своим ближайшим начальником, майором
Петровым, с которым он и жил вместе, и не мог нарадоваться на свое решение
выйти из гвардии и уйти на Кавказ. Главная причина его перехода из гвардии
была та, что он проигрался в карты в Петербурге, так что у него ничего не
осталось. Он боялся, что не будет в силах удержаться от игры, оставаясь в
гвардии, а проигрывать уже нечего было. Теперь все это было кончено. Была
другая жизнь, и такая хорошая, молодецкая. Он забыл теперь и про свое
разорение и свои неоплатные долги. И Кавказ, война, солдаты, офицеры, пьяный
и добродушный храбрец майор Петров - все это казалось ему так хорошо, что он
иногда не верил себе, что он не в Петербурге, не в накуренных комнатах
загибает углы и понтирует, ненавидя банкомета и чувствуя давящую боль в
голове, а здесь, в этом чудном краю, среди молодцов-кавказцев.
"То ли дело, то ли дело, егеря, егеря!" - пели его песенники. Лошадь
его веселым шагом шагала под эту музыку. Ротный мохнатый серый Трезорка,
точно начальник, закрутив хвост, с озабоченным видом бежал перед ротой
Бутлера. На душе было бодро, спокойно и весело. Война представлялась ему
только в том, что он подвергал себя опасности, возможности смерти и этим
заслуживал и награды, и уважение и здешних товарищей, и своих русских
друзей. Другая сторона войны: смерть, раны солдат, офицеров, горцев, как ни
странно это сказать, и не представлялась его воображению. Он даже
бессознательно, чтобы удержать свое поэтическое представление о войне,
никогда не смотрел на убитых и раненых. Так и нынче - у нас было три убитых
и двенадцать раненых. Он прошел мимо трупа, лежавшего на спине, и только
одним глазом видел какое-то странное положение восковой руки и темно-красное
пятно на голове и не стал рассматривать. Горцы представлялись ему только
конными джигитами, от которых надо было защищаться.
- Так вот как-с, батюшка, - говорил майор в промежутке песни. - Не
так-с, как у вас в Питере: равненье направо, равненье налево. А вот
потрудились - и домой. Машурка нам теперь пирог подаст, щи хорошие. Жизнь!
Так ли? Ну-ка, "Как вознялась заря", - скомандовал он свою любимую песню.
Майор жил супружески с дочерью фельдшера, сначала Машкой, а потом
Марьей Дмитриевной. Марья Дмитриевна была красивая белокурая, вся в
веснушках, тридцатилетняя бездетная женщина. Каково ни было ее прошедшее,
теперь она была верной подругой майора, ухаживала за ним, как нянька, а это
было нужно майору, часто напивавшемуся до потери сознания.
Когда пришли в крепость, все было, как предвидел майор. Марья
Дмитриевна накормила его и Бутлера и еще приглашенных из отряда двух
офицеров сытным, вкусным обедом, и майор наелся и напился так, что не мог
уже говорить и пошел к себе спать. Бутлер, также усталый, но довольный и
немного выпивший лишнего чихиря, пошел в свою комнатку, и едва успел
раздеться, как, подложив ладонь под красивую курчавую голову, заснул крепким
сном без сновидений и просыпания.

XVII