"Алексей Николаевич Толстой. Гобелен Марии-Антуанетты (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

щебеча по-птичьи, или соблазнительно мелькали сквозь деревья в парке.
Журчали, шумели фонтаны, лебеди били крыльями, золоченые лодочки
покачивались на поверхности искусственного озера. Там - развалины в
греческом вкусе, там - мраморные торсы с игрой солнечных зайчиков уносили
пустое воображение в аркадские страны. Женственные кавалеры, отбивавшие
духами крепость естественного запаха, походили больше на существ из
идеального мира, чем на дворян с заложенными и перезаложенными замками и
протянутой за королевским подаянием рукой.
Природа была щедра к этой выдуманной жизни. На лужайках пахло горячим
сеном, толклись пестрые бабочки, летние облака отражались в озере, и даже
ветерки, казалось, с учтивостью шелестели деревьями. Дни летели за днями,
легкомысленные и ослепительные. Королева гнала прочь от себя мрачные
мысли; король, вытачивая на станке черепаховые табакерки, думал, что все в
конце концов образуется: памфлетистов посадят в Бастилию, казначейство
откуда-нибудь раздобудет денег, добрые буржуа снова полюбят своего короля,
добрые поселяне перестанут огорчаться из-за налогов, а там, бог даст,
удачная война вернет истраченные богатства...
Известно, чем кончилось все это беззаботное веселье в Версале.
Свирепая красавица со сросшимися бровями, в красном платье, в красной
шляпе с красными перьями, куртизанка Териен де Мерикур верхом на лошади,
размахивая кривой саблей, а за ней тысяч тридцать женщин из парижских
предместий пришли по версальской дороге, завывая: "Хлеба, хлеба, хлеба..."
Король улыбался им с балкона, королева старалась улыбнуться, держа на
руках наследника. Их посадили в карету и отвезли в Париж. Никому было уже
не до смеха.
Теперь лишь осенний дождь постукивал в высокие, до самого пола, окна
Трианона. Парк облетел, и груды листьев, неубранные, гнили на дорожках.
Сквозь оголенные ветви бесстыдно белели античные божества. Надвинулись
зимние туманы, и только шаги сторожа нарушали безмолвие покинутого дома.
На потолке спальни расплывалось мокрое пятно, и капля за каплей падали на
паркет.
С первыми весенними днями появились гуляющие; они с любопытством
оглядывали причуды королевского парка. Мужчины были в некрасивой темной
суконной одежде, без париков, женщины - в скромных косынках и простых
юбках из шерстяной материи. Они несли корзинки с провизией и вели за руку
детей. Рассаживаясь прямо на траве, они завтракали, оставляя после себя
засаленные клочья памфлетов, куда завертывалась еда. Благопристойные
буржуазки стыдливо отводили глаза от голых статуй и шумно охали,
осматривая сквозь окна пышную кровать королевы. Заслонившись с боков
ладонями, сплющив нос о стекло, они злобно глядели мне в лицо, иногда
грозя зонтиком...
Миновало лето. Зимняя буря выбила несколько стекол. И снова, в
апреле, забегали черные дрозды под кустами. Дорожки парка зарастали
лопухами, затягивались ряской бассейны с замолкшими фонтанами. Коровы,
бродя на свободе, клали лепешки у подножия статуй. В праздники все больше
появлялось народу, но теперь уже не чинные буржуа, а какие-то неведомые
молодые люди в длинных, по щиколотку, штанах, с голой грудью и засученными
рукавами, и их подружки, румяные и смешливые, кое-как прикрытые ситцевыми
платьишками, - веселились как дети, утомясь - засыпали в копнах сена.
Целовались и хохотали, ссорились и мирились. С визгом разбрызгивая радуги,