"Алексей Николаевич Толстой. Гобелен Марии-Антуанетты (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

откусить нитку. Директор переживал почти что гурманское наслаждение:
прелесть девчонки ударяла ему в раздутые ноздри. Когда она досадливо
выпрямилась и закинула голые руки, чтобы сколоть лезущие в лицо пушистые
волосы, он внезапно почувствовал нечто вроде "конжексьон", то есть удара,
готового разорвать кровеносные сосуды, и, чтобы поскорее освободиться от
волнения, тяжело со стула упал на Елизавету, обхватил ее и принялся
целовать в лицо, в шею и в грудь.
Она громко вскрикнула, так как в первый раз ее коснулась рука
мужчины. Она вскочила, начала бороться и, освободив правую руку, хлестнула
директора по щеке. Дальнейшее происходило в молчании, если не считать
нескольких тяжелых ударов директорского кулака и слабого стона девушки.
Когда за хлопнувшей дверью затихли шаркающие шаги, в мастерскую вошли
женщины. Они увидели Елизавету в изорванном платье, лежавшую без сознания
на макете. Платье королевы цвета сливок было залито кровью. У Елизаветы
было разбито лицо. Ее унесли. В тот же день контора вышвырнула ее с
фабрики.
Происшествие не заслуживало как будто бы внимания, но когда Буше
увидал испорченный макет, он пришел в ярость; кончик вздернутого носа его
вспыхнул под пудрой, он наговорил кучу дерзостей по адресу распорядителей
фабрики, затем взглянул еще раз, прищурился и щелкнул пальцами. Напоминаю:
он не был удовлетворен своим картоном, и вот ему пришло на мысль
использовать этот цвет пятен крови. Он выбрал подходящий багровый шелк и
велел им заменить на макете платье королевы. "Очаровательно", - сказал он
и послал макет в ткацкую мастерскую к старому Роху.
Так я появилась на свет. Старик Рох день и ночь ткал меня. Часто
горькие слезы ползли по его морщинам: но что доподлинно сталось в
дальнейшем с Елизаветой - я не знаю. Он начал ткать меня с головы, и
долгие месяцы я лежала в его станке перевернутая. Его торопили, и он
работал с молчаливым ожесточением.
Наконец я была готова. Буше имел счастье сам поднести меня королеве.
При дворе знали мою историю, и он, оправдывая красное платье гобелена,
сказал, что это цвет девственницы. Это был каламбур во вкусе времени.
Королева воздушно улыбнулась ему.
Гобелен повесили в королевской спальне в Трианоне - одноэтажном
маленьком дворце, служившем для любовных развлечений королевской семьи.
Несомненно, была доля правды в том, что писали в памфлетах. Королева была
легкомысленна. Красота ее увядала. Король не часто посещал ее в спальне.
Да и то, появляясь в китайском халате и туфлях, тучный, мягкий, с двойным
подбородком, он больше разговаривал не о тонкостях любви, а об удачном
выстреле на охоте или о своих достижениях в токарном мастерстве. После его
бесплодного ухода королева приказывала подать венецианское зеркало и,
лежа, вся в кружевах, все еще соблазнительная при свете свечей, с
некоторым изумлением вглядывалась в свое изображение, затем нижняя губа
ее - непременная принадлежность Габсбургского дома - начинала
выпячиваться, и тут-то веселые дамы, окружавшие ее широкую кровать,
придумывали какую-нибудь ночную затею, после которой королева крепко
засыпала.
Утро в Версале всегда начиналось праздником. Гремели резные колеса
подъезжавших карет, гудели веселые голоса. Дамы, похожие на живые цветы, в
пышных юбках, благоухающие амброй и пачулей, толпились в спальне королевы,